It Sleeps More Than Often (СИ)

Почти стесняясь самого себя, он извлекает с нижней полки шкафа давно лежащие там без дела гантели, долго обвыкается с успевшим подзабыться ощущением в руках. Целых полчаса ему понадобилось, чтобы как следует пропотеть — дальше экспериментировать со свободными весами ему не позволила дыхалка, и, отложив гантели в сторону, Шнайдер сам ложится на пол, на чистый мягкий ковёр, где ему доводилось уже лежать не раз, хоть и не по своей воле, и приступает к подъёмам корпуса. Поистязав себя вдоволь, уловив звенящее напряжение в спине и прессе и почти уже невыносимую дрожь усталости в ногах, он с чувством извращённого наслаждения растягивается на полу, позволяя ноющим конечностям безвольно лежать, а широкой грудной клетке заходиться в глубоких скорых вздохах. Шнайдер смотрит в небо сквозь открытое окно — волшебное настроение никуда не исчезло, оно по-прежнему с ним. Отдохнув, он нехотя поднимается, сбрасывает всю одежду и дежурным движением кидает её в барабан стиральной машины, а сам бодро направляется в душ. Он проводит там непривычно долгое время, лаская уставшее тело мягкой губкой, пропитанной ароматной пеной, он счастлив, что наваждение сегодня не преследует его — в поведении его тела нет ничего такого, что бы заставило его устыдиться или взволноваться. Он тщательно промывает густые волосы холодящим ментоловым шампунем, бреет подмышки (сестра как-то сказала, что если ей станет известно, что он этого не делает, она перережет ему горло — конечно, она шутила), затем просто стоит под тёплой струёй, практически выжидая, пока из лейки не польётся совсем уж прохладная вода — возможности старенького нагревателя не безграничны. Наконец, насухо вытеревшись мягким полотенцем и дополнительно промокнув волосы парой бумажных салфеток, он, бодрый и по-прежнему счастливый, одевается в свежее и бредёт на кухню. Пара стаканов воды, большая кружка ромашкового чая и яичница с тостами — вот и весь его обед. На дворе уже почти смеркается, и, спохватившись, Шнайдер закрывает окна: ночь — время насекомых, а таким гостям в его доме не рады.

Пообедав и ощутив совсем уж непривычное, нечеловеческое, абсолютно полное чувство целостности и единства с самим собой, Шнайдер идёт в комнату и, предварительно смахнув пыль с крышки влажной тряпкой, открывает ноутбук. Сегодня он хочет сделать то, чего раньше никогда не делал — поинтересоваться другим человеком. Нет, Шнайдер не сухарь и не мизантроп какой-нибудь — он самый настоящий священник, ревностно окормляющий свою паству и не позволяющий никому и ничему встать между ним и служением. Просто для него никогда не было особенных людей. Среди чужих, разумеется. Особенные для него — это родные и Пауль. А выделять кого-то из прихожан или иным образом проявлять неравнозначное отношение к окружающим, ему не свойственно. Поэтому он, уже в который раз за день удивившись самому себе, заходит на сайт архиепархии Мюнхена и Фрайзинга, находит раздел Аугсбургского епископата и, перелопатив кучу новостей, в основном посвящённых самому́ епископу, добирается до малюсенького раздела “Контакты и Сотрудничество”. Сестра Катарина сфотографирована для сайта в своём обычном сестринском облачении, и в глаза бросается, что над фото поработали — слишком уж гладким, глянцевым оно выглядит. В подписи не значится её фамилии, но есть должность — прессекретарь епархии, специалист по связям с общественностью; дата рождения, перечень мест учёбы и работы и дата присоединения к сестринскому ордену. Кристоф с удивлением обнаруживает, что монашествует она уже более четырёх лет, а сама Катарина почти на столько же старше него самого! Через десять дней ему стукнет двадцать восемь, а ей осенью будет тридцать три — а так и не скажешь. Кристоф думает, что благодаря миниатюрному телосложению и анимэшной мордашке она выглядит очень молодо, но также он не отрицает и вероятности того, что ввиду своей неопытности в плане тесного общения с людьми он просто не разбирается в подобных вещах. Шнайдер всматривается в официальное фото с сайта и пытается по памяти сравнить его с образом, что явила ему монахиня той дождливой ночью. Сестра носит короткую стрижку — интересно, почему? Вариант с фатой отчего-то нравится ему больше: немного поводив курсором по фото, он щёлкает правой клавишей мыши и сохраняет картинку себе на рабочий стол. Зачем он так сделал? Он сам не знает, да и не задумывается. Просто ему почему-то нравится смотреть на фото этой женщины.

***

Высадив Штеффи неподалёку от её прибежища, Катарина следует дальше, через весь Аугсбург, выезжая за город уже с его противоположного конца. Она внимательно смотрит по сторонам и уже километров через двадцать натыкается на крупную заправку с круглосуточным автосервисом, Макдональдсом и приличной с виду мини-гостиницей. Выудив из бардачков всю наличность, а с заднего сидения — пакеты с одеждой, она отгоняет машину на мойку, а сама следует на ресепшн. Расплатившись по слегка завышенному тарифу, она, игнорируя подозрительный взгляд толстой женщины за стойкой, принимает из её рук ключ и идёт в номер. В номере скромно и ничего нет — даже минибара. Но в нём чисто. Отчаянно переборов желание первым делом залезть в душ, прямо так — в одежде, сестра всё же добегает до общепита и через пять минут уже идёт обратно, крепко зажав в руках бумажный пакет с ароматным бигмилом. В магазинчике при заправке есть алкоголь — она берёт небольшой пузырёк виски и теперь уже в гораздо более приподнятом настроении возвращается в номер.

Первым делом она сбрасывает всю одежду, запечатывает её в пластиковый пакет для мусора и ставит в угол, намереваясь при выезде непременно отправить его в помойку. Прожевав бургер, пока тот не остыл и не стал совсем уж несъедобным, она удовлетворённо потягивается. Прежде чем направиться в вожделенный душ, она отыскивает в комнате подозрительный стакан из какой-то стеклопластмассы, придирчиво полоскает его в воде из-под крана и наполняет колой с виски в пропорции четыре к одному. Осушив стакан с нехитрым коктейлем чуть ли не залпом, она, уже окончательно расслабленная, запирается в ванной и проводит там целых сорок минут.

Вернувшись в комнату, она одевается в чистое и плюхается на небольшую, но вполне уютную кровать с упругим матрацем и пахнущим стиральным порошком бельём. У неё с собой ни компьютера, ни блокнота, но для того, чтобы осознать, переварить, понять события этой ночи, ей не требуется ничего, кроме себственной памяти. Миссия провалена: никаких вещественных доказательств существования культа они с собой не унесли; сами не попались — и то ладно. Как быть дальше? Засекли ли местные их присутствие в церкви или всё же приняли их за бродяг, шарящих по огородам? Сестра искренне надеется на второе. В Рюккерсдорф придётся вернуться, и на этот раз не наобум, как сегодня, а серьёзно подготовившись. Вряд ли Штеффи составит ей компанию ещё раз. На кого надеяться? Помощи ждать не от куда и не от кого. Профессор Гессле при прощании с ней даже пошутил, что сам был бы рад сопровождать смелую молодую монахиню в её дерзких похождениях… будь он лет на сорок помоложе. Шнайдер в данном деле ей не союзник: теперь уже очевидно, что он — следующая жертва. Понятное дело, что настоятель Майер не сам убился в той подсобке, закрыв за собой дверь и заложив кладку в тайный лаз. Сердце Катарины сжимается, стóит ей подумать, что такая же участь может ожидать и Шнайдера. Этот пастор так молод, так наивен. Он не сможет противостоять окружающему его кошмару, откройся тот ему. Он даже не сможет его разглядеть, понять. Он не такой. Он живёт в мире, над которым есть Бог, среди людей, которые веруют и молятся. Он живёт, всего себя отдавая служению и смело противостоя собственным страстям. Когда страсти сильнее него — он убегает от них, погружаясь в эти свои болезненные состояния. Катарина долго размышляла над природой его странных приступов и пришла к выводу, что таким опасным образом его разум реагирует на опасное давление: чтобы дать разуму силы, приходится отнимать их у тела. Хотя, что она может знать о неврологических заболеваниях, об истинных страданиях молодого пастора, о его жизни даже? Она уже не смеет и мечтать о том, чтобы когда-нибудь стать ближе к нему, стать частью его существования. Её жизнь другая — грязная и опасная, и подчинена она совсем другому человеку. Тоже грязному и опасному. Теперь она меж двух огней: в одно ухо епископ нашёптывает ей свои скабрезности, в другое — призрак Александра взывает о правде, об отмщении. Да, её жизнь больше ей не принадлежит — в ней почти не осталось места для Бога, что уж говорить о таких тихих приятных штуках, как тихий приятный мужчина…