Окутанная тьмой (СИ)

Кин не помнил сам себя, не помнил и толком не понимал, что творится вокруг, что делает он, чьи голоса так далеко и невнятно слышаться ему, на короткое мгновение разрезая непроглядную темноту, поглотившую его. В её невесомых объятиях Кин, не защищаясь, не противясь, утопал, не пытался выбраться, чувствуя неподдельную лёгкость во всём теле, и лишь одно желание, заставляющее глаза пылать ярко-красным, требуя чужой крови. Отдалённо, напрягаясь, он ещё различал чьи-то крики, слова, едва долетающие до сюда, но в реальности он не мог поделать ничего — Кин был спокоен среди этой тишины, ему нравилась эта лёгкость, он твёрдо знал, чего хочет. Внутри он был более чем спокоен, его душа не болела, будто все раны на время зажили, но снаружи его тело было покрыто огнём, показывая его ярость, ненависть, злость — этот огонь убивал, забирал жизни, не знал пощады. Кин ясно видел только того, кого должен убить, это была словно команда, записанная в его голове, так назойливо повторяющаяся, призывающая расправить крылья и взлететь. Кин не чувствовал практически ничего, с горечью отбросив все мысли о собственном падении, он потерял свою гордость, честь, титул, позволив уничтожить косу. Он теперь не Жнец, не обычный демон — он падший, тот, кто потерял возможность взлетать вверх, хотя крылья его были на месте.

Кин в полной мере не помнил и не понял, с какой целью расправил крылья, ради чего, но с неописуемой лёгкостью взмыв в небо, чувствуя, как приятно ветер перебирает волосы, он уже не хотел думать ни о чём серьёзном, болезненном. Крылья его были так же черны, как и глаза, они рассекали воздух, поднимая его ещё выше, к этому бескрайнему небу, туда, куда он больше не попадёт. И больше его не волновала боль, было только желание убивать — Кин твёрдо следовал ему, не задумываясь, собираясь применить заклинание Хартфилии — Распятие и Сожжение в чёрном огне, отпустив все грехи падшего. Кин не чувствовал ничего: ни сожаления, ни страха, он был готов, был готов убить, даже и не зная об этом, крепко уснув, погрузившись в темноту, полностью отдаваясь тьме, которая подчинила его, которая управляла им.

— Твою мать! В небе ты ему не соперник, Кин, — злостно процедил Акихико, став спиной к спине Таро, нужно было что-то делать, пока не стало слишком поздно. Таро почти уставший, почти измотанный этой глупой дракой, но он не показывал этого, пускай и трудно, и тяжело, но он превозмогал это, из-за чего на лице его постоянно отражалось полное безразличие. Но видя, что Кин теперь окончательно потерял контроль над собственным телом, Таро хмыкнул в строну, в сердцах видя именно себя, ведь стоило послушать Акихико немногим позже, спровадив мальчишку домой. Силой или нет — неважно, нужно было просто убрать его, но Таро глупо и наивно понадеялся на несуществующее чудо. — Знаешь, ты давай здесь сам немного побегай с ними, а я пойду молого спасать, — на выдохе произнёс Акихико, сплёвывая в сторону кровь с разбитой губы.

— А ты в курсе, что все они вообще-то слышали, что ты собираешься делать? — Таро с лёгким укором взглянул на Жнеца, ведь все же Дьяволы, пускай и падшие, и забывшие про честь, гордость, были умны и по-своему хитры, и сомнений на счёт этого не было. Если бы они были обычными куклами в умелых руках кукловода, то давно бы уже пали замертво, но нет, эти сами по себе, они самостоятельно решают, что делать, а значит расслабляться с ними нельзя ни на секунду.

— Конечно, знаю. Так что давай старайся отвлечь их, а я пошёл, — самоуверенность и лёгкая беззаботность Акихико поражала Таро уже в который раз, заставляя, как и прежде, только беззлобно усмехаться. Таро ценил своих родственников, таких глупых, самоуверенных, давно привязанных к кому-то, познавших большинство людских чувств, но он ценил их так же сильно, хотя порой и желал некоторым смерти — демон остаётся демоном в любом случае, и мысли иногда под стать статусу. С новой порцией уверенности и храбрости сжав рукоять меча, Таро послушно отбросил небольшое сборище падших в сторону на несколько шагов, заставляя переключить всё внимание на него одного, в то время как Акихико, надеясь только на себя, стремился высоко вверх, чтобы спустить Кина на землю. В небе они не были соперниками Дьяволам, там, на таком просторе, они будут слишком уязвимы, даже Акихико это понимал.

Кин был полностью недосягаемым для этого мира там, в мёртвой тишине, кромешной темноте — ему было легко, комфортно и тепло. Он не хотел выбираться оттуда, даже не совершал глупых попыток, поддавшись этим чувствам, он не ощущал и не осознавал, что его тело давно движется само по себе, что им управляет кто-то другой, лишив его такого права. Только когда грудь повторно пронзила острая боль, заставив вскрикнуть, жадно хватать воздух, Кин распахнул глаза, усиленно вглядываясь во мрак и теперь видя то, что не хотел, то, чего боялся и отрицал. Рукоять косы, один из обломков, сломавших его изнутри, на половину торчала из его насквозь пробитой груди — рёбра, расколотые на мелкие части, задетое сердце, кровь, всё это Кин чувствовал ясно, возвращаясь в такую болезненную для него реальность. Огонь, до этого пылающий вокруг него, бережно охватывающий всё пространство, идущий прямо из горящего ненавистью и яростью сердца, стал тухнуть, растворяясь — Кин больше не злился, он просто боялся, просто плакал, в полной мере осознав произошедшее. Он не мог произнести и слова, когда в груди всё так же болезненно сжалось, а чья-то рука, уверенно и без малейших колебаний, выдернула кровавый обломок из него.

Кин почти ничего не чувствовал, только полнейшая пустота, которая медленно пожирала его изнутри, как тогда, когда он лишился всех чувств Нацу, теперь это было в разы больнее. Всё, что было у него так давно, просто выскребли, вырвали когтями, оставляя только дыру, поселяя в его душе страх — Кин ничего не успел, ничего не смог сделать, готовясь камнем упасть вниз, он заслужил. Но Акихико, вовремя оказавшись рядом, только горько улыбнулся, видя перед собой такой пустой, безжизненный взгляд Кина, его полнейшую безразличность, потерянность, только прижал его к себе крепче, придерживая за плечи. Акихико не знал и не мог представить, что сейчас испытывает он — этот глупый импульсивный мальчишка, вновь поддавшийся своим чувствам, позволивший тьме поглотить себя. Акихико не собирался судить его, упрекать в чём-то, больше всего Кина просто хотелось обнять, успокоить, по-семейному поцеловать в лоб, обещая, что всё наладиться, что когда он откроет глаза, всё будет иначе. Хотелось вытереть эти слёзы, так несвойственные ему, которые Кин наверняка даже и не замечал, Акихико, как и раньше, видел в нём только ребёнка. Кина нужно защитить, нужно поддержать, поднять, когда у него не будет сил, когда он сдастся и будет падать вниз, становясь на колени — он был силён, по-своему, но всё же. Кин был чересчур ранимым, точно тот пятилетний ребёнок, которого когда-то давно за этой маской разглядел Акихико, позволяя войти в свою жизнь и остаться здесь надолго.

— Смотри за ним в оба, Драгнил. За моего малого головой отвечаешь, — серьёзно, как никогда прежде, процедил сквозь плотно сжатые зубы Акихико, усаживая Кина у стены арены. Ему было безмерно жаль, что всё вышло так, что у них уже четверо пострадавших, которые уже не смогут продолжить бой, и двое Дьяволов с несколькими десятками обычных падших. Глядя на эту картину, Акихико искренне не мог понять лишь одного — в чём он просчитался?

Таро глупо, без малейшего азарта отмахивался от противников, упрямо ожидая, что на всё это, произошедшее вокруг, скажет Акихико, который, похоже, так же, как и Кин ранее, начал стремительно поддаваться своему гневу, ненависти, злости. Вот только этого Таро искренне и ждал, — когда Кин поддаётся чувствам, то слабеет, бьёт без разбора, становится слишком уязвимым для простых ударов, но когда чувствам поддаётся Акихико, он становится ещё быстрее, расчётливее, кровожаднее, сильнее. Сейчас Таро нуждался именно в безумном Акихико с сумасшедшей ухмылкой и пустыми глазами, где был только животный азарт, желание разорвать и убить. Таро радовался этому, пускай и не показывал, теперь их осталось только двое против всего этого сброда, и они не могут проиграть, у них нет такого права.