Окутанная тьмой (СИ)

— Ладно, я зайду, а вы где будете? В гильдии? — быть в доме, когда будет проходить разговор между Люси Нацу ни Грею, ни Джувии не рекомендовалось, тем более, что разговора как такового и не будет. Люси не собиралась выяснять отношения, бить посуду, срываясь на крик, называя мага последними словами за его наивность — нет, все понимали, что каждый хотел как лучше. И Нацу так сильно пытался вернуть её домой, что не пожалел отдать демону свою душу, принести себя в жертву — можно было бы конечно и порадоваться, что он настолько сильно любит её, хочет увидеть, но это лишнее. Люси будет скупа на слова, ей нечего сказать ему при этой встрече — она только может показать и доказать, что искренне скучала, что ей в действительности его не хватало.

— Да, нужно и дальше Леону мозги промывать. Там уже Мира поговорила с ним, пока была возможность, а теперь не знаю, может, Лисанна, может, Кана, но так или иначе позволить ему узнать правду нельзя. Ты ведь и сама знаешь, как сильно желание защитить от такой правды близких, да? — Люси не просто знала — часто она просто жила этим желанием, которое каждый день не давало ей покоя. Она существовала ради этого, это было смыслом её жизни в какой-то мере. Хартфилия была уверена, что будь у неё ещё одна попытка, ещё одна возможность, и она ни за что не оступилась бы так просто, переборола бы себя, свои страхи, невыносимую боль в груди — защищала бы так, как могла и умела.

— Более чем, — тихо проговаривает Люси и, развернувшись, не собираясь больше копаться ни в их душах, не позволяя им копаться в своей, уходит. Этот разговор зашёл в тупик, Люси ещё не собиралась кому-то рассказывать правду, говорить о своих мечтах, желаниях и планах, а этот диалог только к этому и склонялся. Не будь Хартфилия так потрёпана жизнью, то может быть бы и купилась, радостно выложив всё, но вот время, проведённое вдалеке, научило — доверять нельзя никому. Лучшие друзья легко становятся предателями, хотя этот страх так и не был оправдан, но, тем не менее, лучший выход, который видела Люси — просто уйти, растворяясь среди темноты. Так же тихо, бесшумно продвигаясь к дому где-то на окраине, где её может ждал, а может и не ждал Нацу.

Дом Грея и Джувии был наполнен мёртвой тишиной и непроглядным мраком — окна были плотно завешаны тяжёлыми шторами, не пропуская внутрь свет уличных фонарей. На кухне стоял приятный запах свежеиспечённого пирога, на это Хартфилия улыбнулась, попутно удивляясь, что такой тонкий запах не разбудил Нацу раньше, что уже показывало на некие изменения в его характере. В темноте Люси видела всё: чисто-прибранную гостиную, шкафчик с несколькими сервизами разной посуды, фарфоровые и хрустальные вазы, низкий журнальный столик напротив дивана, на нём утренняя газета и кружка с давно остывшим, недопитым кофе. Здесь было мило, уютно, комфортно, настоящее семейное гнёздышко, где живёт настоящая семья, а не пара просто нуждающихся друг в друге людей — Грей и Джувия были настоящей семьей, а не жалкой фальшивкой.

Нацу быстро нашёлся в одной из пяти комнат — Люси не искала его, глупо открывая каждую встречную дверь, она ощущала его, чувствовала и шла, просто поддаваясь порыву собственных чувств, так резко запылавших в душе. То, что Хартфилии он был дорог, было понятно, она и сама принимала тот факт, что скучала, что думала о нём, что видела его, если не во снах, то в мыслях, особенно после сигареты и нескольких таблеток крепкого снотворного, которые быстро уволакивали, погружали её в крепкий сон до самого утра. Люси редко спала, высыпаясь, радуясь восходу солнца, но эти мимолётные мгновения хватала крепко, и воспоминания не исчезали, быстро рассыпаясь, с приходом нового дня. Люси словно наяву помнила каждый свой сон, где порой встречала его, и просто не смела забыть, отбросив назад. И сейчас за всё время пребывания Люси дома, в этом городе, она и Нацу, наконец, смогут поговорить наедине, многое обсудить, выяснить, прояснить некоторые моменты и то, что происходило между ними целый год. На удивление чувства не забылись, не потухли, дотлевая угольками, они существовали внутри, горя маленьким, но крепким огоньком.

Нацу уже не спал — он сидел на краю кровати, опустив голову, зарывшись пальцами в волосы, бессвязно что-то бормоча себе под нос, видимо, недоумевая, что произошло, как он оказался здесь, в чужом доме. Услышав тихий скрип двери, маг вздрогнул, испуганно поднимая заспанные глаза, но тут же успокоился, выдохнул, узнав в этом силуэте Люси. Нацу так и сидит на месте, пытаясь разобраться со своими мыслями, понять, что творится вокруг, ведёт себя, как потерянный мальчишка, который просто не может никак совладать с собой. Хартфилия понимает, что очень тяжело, когда ты вроде и помнишь, но не можешь прояснить для себя самые волнующие моменты. С ней когда-то было так же, стоит только найти какую-нибудь важную зацепку, и завеса развеется, Нацу сможет увидеть всё, что захочет, то, что ему нужно, но пока Люси не знает, почему ему сейчас так тяжело.

«Люси-сан, вы же, наверное, знаете, что для того, чтобы ему не было больно, чтобы он ничего не почувствовал, его нужно успокоить и расслабить» — Хартфилия и сама прекрасно это знала, что чем спокойнее человек, тем проще будет вернуть ему нагло позаимствованные чувства. Но Кину нравилось рассказывать то, что он не знал сам, а Люси не решалась его перебивать, улыбаясь, когда он, словно настоящий человеческий ребёнок, а не демон, был готов хлопать в ладоши, когда узнал всё, что нужно, перерыв для этого несколько сотен книг. Люси искренне радовалась рядом с ним, просто не смея фальшивить, хотя знала всё и так — Райто когда-то поведал ей об этом, просветил во все мелочи, чтобы не было таких глупых ситуаций. Вот только ради Кина Хартфилия молчала, не издавая ни звука, пусть это будет его личная победа, пускай радуется, ему можно, да и его искреннюю, по-детски наивную улыбку Люси любила. Он красиво улыбается, особенно когда по-настоящему — улыбка шла ему намного больше, чем оскал, ему никогда не шёл образ злодея и негодяя, слишком добрым и невинным оказалось его сердце.

Люси, невесомо ступая по полу, подошла ближе, тихо, мягко опускаясь коленями на кровать, приобнимая Драгнила за плечи, легко притыкаясь щекой к его шее, невесомо целуя — он всегда был горячий, вспыльчивый, как настоящий огонь. И Люси безумно нравилось его пламя, пылающее так ярко, неудержимо, оно было копией своего хозяина, такое же импульсивное, непредсказуемое. Со своей новой силой Хартфилия мучилась относительно недолго, ей очень помогали воспоминания с давних тренировок Нацу — она повторяла всё за ним, каждое движение, по памяти, но вот ощущения, окутывающие тело, казались слишком реальными, до дрожи. Венди никогда не замечала этого, не видя, как Люси, снова и снова зажигая на кончике пальца маленький огонёк, теряется в воспоминаниях, в сознании всплывал первый раз, когда Нацу вручил ей в ладони свой огонёк, пытаясь показать, что тот безвреден. И Хартфилия раз за разом повторяла, зажигая пламя вновь и вновь, даже не обращая внимания на такой пугающий цвет — чёрный, непроглядный, она смирилась. Было необъяснимое чувство лёгкости, будто бы она находилась где-то неподалёку от Нацу, который просто совершенствовал свои навыки, было так тепло и уютно, что уходить из этих воспоминаний не хотелось. И если бы сейчас он, пока ещё какой-то холодный, неприступный, знал, как сильно скучала по нему Люси, если бы только знал, но она сама ни за что не скажет. Это будет слишком просто, слишком по-доброму, не в её характере, теперь таком гордом и стойком, к которому она привыкла, с которым просто свыклась. Люси никогда не расскажет, что никого из мужчин, тех, кто хоть когда-то проявлял к ней интерес, не подпускала к себе. Никогда не скажет, что они действительно хорошие, что у них когда-нибудь могла бы получиться крепкая семья — Люси не расскажет, как она отгораживалась от них, пряталась, уходила, навсегда растворяясь среди ночи. Лучше Нацу для неё никогда не было, и даже те лёгкие прикосновения, когда кто-то всё же успевал взять её за руку, предлагая прогуляться, отдавались неприятной дрожью, было гадко. Эти ощущения заметно отличались — когда прикасался Нацу, то по телу разносилось тепло, сердце билось быстрее, было приятно, и Хартфилия чувствовала себя защищёно, когда прикасался кто-то другой, хотелось бежать, смывать с себя эту грязь, сдирая кожу ногтями. И теперь было так же тепло, уютно, светло, та же знакомая дрожь, замирающее в груди сердце и дрожащие пальцы, цепляющиеся за его одежду — эти ощущения были особенными, незаменимыми, идеальными, безумно желанными.