Окутанная тьмой (СИ)

====== Всё изменилось, часть 3: Глядя в упор... ======

Хартфилия беззвучной, незаметной тенью продвигалась вдоль по центральной улице Магнолии: вокруг было темно и тихо; бледный свет редких уличных фонарей мягко отражался в почти исчезнувших за день лужах; над головой распростёрлось бескрайнее тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд — прошло уже порядком двух часов с того момента, как город затерялся во мраке ночи. Люси всегда любила тишину и ценила её присутствие, так как, в отличие от других, просто умела ей наслаждаться, использовать правильно — разобрать собственные мысли, пофилософствовать, подумать над важными, слишком волнующими вопросами. И теперь, пользуясь моментом, Хартфилия поступила точно так же, легко погружаясь в собственные размышления, не замечая вокруг себя ничего: опять какие-то противоречия закрадывались на передний план, опять самое главное, так терзающее её душу не давало спокойно вздохнуть, закрыть глаза. Вот только теперь проблем было на некоторое количество меньше, и это не могло не радовать — конечно, это гора чужих страхов и переживаний, скопившаяся около каждого волшебника, гниющая, поглощающая их своей ненавистью, была ещё велика. Но и рядом с самой Хартфилией было ещё много проблем и вопросов, которые не оставляли её ни на секунду — её сильно волновало то, как Леон стал демоном, как позволил этой чёрной, давно рассыпавшейся, сгнившей душе просочиться внутрь себя, погасить свой внутренний свет, как вообще демон нашёл его. Ведь если подумать, то таких как Леон — безнадёжно влюблённых, потерянных, забытых, почти смирившихся со своей судьбой очень много, так почему же демон выбрал именно его, может действительно здесь был замешан кто-то ещё, тот, кто послал этого демона к Леону. Обычно Дьяволы подобными вещами не занимаются, они уже подобие аристократов и им не до этих жалких игр, возможно, что Люси вновь кому-то неудачно перешла дорогу, кто знает, чего от неё хотят в этот раз.

«Я обещаю вам, Люси-сан, такого больше не повторится! Я вас не подведу!» — так самоуверенно клялся Хартфилии несколько часов назад Кин, глядя на неё теми же мутными, потерянными глазами, быстро стирая свои слёзы, чтобы она не увидела. Люси и хотела его тогда перебить, сказать, чтобы не бросал таких громких слов, ведь она, в отличие от него, смотрит на мир реально, она знает и чувствует, что будет ещё много проблем, куда её ученик будет втянут другими. Кин всегда был слишком вспыльчивым, и если его обвели вокруг пальца один раз, то почему не допустить возможности, что обведут и ещё раз — когда-нибудь он действительно изменится в корне, повзрослеет, станет серьёзным и будет думать, прежде чем делать, но видно ещё рано. Люси многим говорила, что будет рядом с ним, что не бросит — это не ложь, Хартфилия старается быть рядом с ним чаще, оберегать, по возможности защищать и быть ему лучшим другом, чтобы он не боялся обратиться к ней, чтобы знал, что всегда может прийти и попросить совета, рассказать, поговорить о том, что так его тревожит. Хартфилия старалась, но всё же не всегда выходит — мальчишка остаётся мальчишкой, порой Кин напоминал Люси Венди и Эми, они так же пытаются ей вечно что-то доказать, но не в таких масштабах. Это радовало, но проблем от всех трёх не убавляется, у них всех разные характеры, внешности, но понимание мира, понимание светлого и доброго — одно, дети от детей не отличаются, пускай они и воспитаны в разных мирах. И Хартфилии не было жаль потраченного времени ни на Кина, ни на девочек — она ценила все минуты, проведённые с двумя упёртыми малышками, которым просто была нужна и ценила те моменты, проведённые вместе с этим глупым и по-своему ранимым мальчишкой. Будь Люси немного старше, ещё мудрее, то, возможно, что однажды с уверенностью заявила бы, что они не просто ученики, не просто её друзья — глупые, маленькие, нуждающиеся в защите, её внимании и поддержке — они её дети. Хартфилии воспитывала их так, как считала нужным, со всей правильностью в её личном понимании, каждый раз вкладывая в них частичку своей души — было трудно, больно, порой даже невозможно. И лучшей наградой для неё сейчас, подтверждением, что всё сделано правильно, были их сияющие той же наивностью, счастьем глаза и улыбки — искренние и безо лжи, настоящие.

— Люси! — Хартфилия так и остановилась, замерла посреди улицы, неожиданно вытянутая из цепкой паутины собственных мыслей, обернулась назад, туда, откуда только что слышала знакомые голоса, внимательно вглядываясь в темноту, хорошо различая среди пустой улицы два силуэта так быстро приближающиеся к ней. — Наконец-то нашли тебя, — устало и с облегчением выдохнула Джувия, выпуская из тонких пальцев края юбки, которые придерживала, чтобы было удобней бежать. Люси, легко улыбнувшись, уже по привычке вглядывается в знакомые лица, находя что-то и родное, близкое, но одновременно и новое, почти чужое. Теперь и когда-то малышка Джу подросла, стала выглядеть как настоящая взрослая девушка и вести себя подобающе, а не как ребёнок в теле взрослого — более правильные черты лица, женственная фигура, сдержанная улыбка, отросшие, заметно вьющиеся на кончиках волосы, вроде как изменившийся характер, но глаза те же — глубокие, бездонные, со своей искоркой. И самое главное было то, что Локсар больше не видела в Люси какую-то помеху для собственных отношений, и просто могла по-доброму улыбнутся, не проговаривая себе под нос неразборчивые фразы. А вот Грей такой же — смотрит куда-то в сторону, на лице то же самое безразличие, но, тем не менее, он аккуратно придерживает сильно запыхавшуюся Джувию за руку, чтобы та не случайно не упала. И эта обычная забота в адрес Локсар одним ударом разбивает его стену безразличия, и первое обманчивое впечатление о ледяном маге, у которого далеко не ледяное сердце.

— И зачем вы искали меня? Что-то важное или по мелочи? — Люси сунула руки в карманы, тут же сжимая их в кулаки, почему-то всегда при разговоре с кем-то из гильдии руки начинают предательски дрожать, и унять эту мерзкую дрожь, взять всё под контроль, не выходит. От этого тошно и гадко, но Люси не понимает, чего она так боится, почему не может так же просто ухмыляться, почему не может остаться хладнокровной, как и с демонами, почему не может быть серьёзной и безразличной, как в бою? Не понимает она и почему серьёзность и самоуверенность возвращаются только тогда, когда её глаза меняют цвет, алеют, ногти темнеют, вытягиваясь в когти, а подушечки пальцев покалывает лёгкий холодок от стали косы. Люси не знала ответа ни на один вопрос, хотя вариантов было довольно много, но в такие моменты было гораздо проще сказать «Я не знаю», чем среди этой кучи искать один правильный. Вся растерянность, рассеянность и временная доброта, так не вовремя вспыхивающие в сердце, были давно списаны Хартфилией на временную слабость, скоро всё пройдёт и она будет точно такой же, как и всегда — не доброй, наивной, счастливой, а расчётливой и холодной, такой, какой её привыкли видеть враги.

— Вообще-то с придурком твоим опять проблемы. Вчера так перестарался, что и до собственного дома не дошёл, уже который час у нас отсыпается, силы восстанавливает. Кстати, если интересно, то Леон в себя пришёл и, как вы говорили, он ничего не помнит. Сидит, за голову держится, ничего вспомнить не может, страдает, но это ведь к лучшему, — видеть страдания близких больно, кому как не Люси это знать. Сколько раз уже это всё повторялось, сколько раз она сама начинала всё сначала, запуская этот чёртов механизм по кругу, эта машина не щадила никого, даже своего создателя, оставляя рваные раны на сердце. Теперь Хартфилия знает, что в какой-то степени Грей её понимает — тяжело стоять в стороне и не сметь сказать хотя бы слово, потому что будет ещё хуже. — Поговори с Нацу, наконец, не знаю, что между вами творится, но бегать друг от друга не выход, да и мальчишку-Жнеца подключила бы. По-моему сейчас самый подходящий момент, Нацу не сможет сопротивляться, тем более, если рядом будешь ты. Иди, там никого нет, обсудите, что надо, и пусть уже возвращается наш старый, добрый Нацу. Ладно? — Люси отвела глаза в сторону, хотя и знала, что всё равно в темноте никто из них не увидит её улыбку. Именно таким Хартфилия и запомнила Грея, он ценил дружбу, ценил Нацу, по-своему, но всё же — бросить его, своего вечного соперника, оппонента, он бы не смог. Когда кому-то из них угрожает опасность, второй ни за что не останется безразличным, не сможет ждать, молча стоять и не вмешиваться — они заступятся друг за друга, как и всегда делали, протянут руку, а после, когда всё успокоится, вновь начнут выяснять отношения. Это было их привычкой, общей причём, — друзья навсегда, соперники до самого конца.