Окутанная тьмой (СИ)

— А ты изменился, дядя, — насмешливо протянул Кин, еле-еле улыбнувшись через силу. — Раньше ты таким не был: может лицо и тоже, но вот характер переломался. Кстати, что у тебя на голове за гнездо? — Акихико ухмыльнулся, нет, этот малой как был гавнюком, так им и остался. Хотя может он и был прав насчёт переломанного характера, вот только поздно он заметил — Акихико сломался уже давно. А вот про гнездо было лишнее — да, отросли немного волосы, теперь спадая прядями на лоб, да и чёлка почти полностью прикрывала ядовито-зелёные глаза, но ему нравилось. Давно пора было что-то менять в своём образе сумасшедшего и злодея — теперь никто не увидит его глаз и того безумия в них, пусть трясутся, правильно, пускай боятся его, ведь так и должно быть.

— Ладно, мне пора, и мой тебе совет, малой, поешь уже, не мучайся. А то выглядишь просто жалко, — Акихико, остановившись рядом, у двери, улыбнулся, по-доброму потрепав Кина по волосам, — тот хмыкнул, отодвинулся в сторону, не позволяя больше прикасаться к себе, хотя Акихико и знает, что ему нравится — эта его глупая, детская привычка.

— Когда вернёшься — не шуми, я пойду спать, — с усилием оттолкнувшись от косяка, Кин поплёлся по тёмным коридорам, быстро исчезнув за ближайшим углом. Акихико только покачал головой, ведь малой всё же упёртый и от своего не отступит. Вообще Акихико был рад оказаться здесь, вновь пройтись по этим бесконечным коридорам, почувствовать себя маньяком, выслеживая души появившиеся здесь. Но вот больше всего он радовался, что увидел этого мальчишку, что-то родное всё же было в нём, что-то близкое и знакомое — кровь, что ли.

Кин с неким облегчением добрёл до своей комнаты, тихо прикрыв дверь — здесь, как обычно, была тишина, темнота и настежь открытое окно. Кин любил холод больше, да и сейчас он был полезнее, просто, казалось, замораживая, охлаждая кожу, горящую огнём. Оперевшись обеими руками на подоконник, Кин осмотрел сад — со второго этажа всё было видно намного лучше: цветущая сакура, все дорожки, повороты, куклы, не смотрящие на него в упор, Акихико, сильно торопившийся поставить всех на место. Мысленно Кин даже пожелал ему удачи, хотя такому демону, как он, она просто не нужна — Акихико слишком легко добивается всего, что пожелает, и возвращение титула Жнеца явно не будет для него явной проблемой. Пожалуй, единственной, стоящей внимания проблемой был тот факт, что Люси так и не знала о его возвращении, да и сам Акихико что-то умалчивал, видно, не торопясь раскрывать своё появление, будто специально скрываясь. Но это было не так уж и важно, когда захочет тогда и расскажет, а Кину не стоит вмешиваться в их отношения, чтобы не стать после крайним. Кин рассчитывал, что как только сегодняшний день подойдёт к концу, его мучения прекратятся — уже завтра утром он прекрасно знает, что сорвётся, убив все эти пять душ сразу, одним махом, упиваясь обретённой силой, слишком уж сильна тяга к крови. В горле от таких мыслей неприятно першит, точно так же, наверное, было больно и Люси — Кин понимает, по крайней мере, пытается понять, решаясь прочувствовать всю ту боль на собственной шкуре.

— Здравствуй, Кин. Давай поговорим? Нам нужно кое-что обсудить, и срочно, — всё тело парня тут же пробила мелкая дрожь от этого знакомого голоса за спиной, и Жнец, стиснув зубы, застёгивая рубашку, тем самым прикрывая укус, обернулся. Кин мутно видит Люси, её глаза, но не видит той ожидаемой ненависти, презрения, упрёка в слабохарактерности или же это он в своём состоянии просто не может рассмотреть, и всё это пугает его, волнует, злит. Почему же она не испытывает ненависти к нему — он ведь поступил так гадко, подло, он ведь напал на её семью, её гильдию, так почему же? — Ты не спал? Устало выглядишь, да и бледный весь, ты переживал? — рука Люси легко касается его щеки, и тепло ладони более чем приятно, оно греет всё внутри, Кину нравится, это отвлекает от укуса, но он так ничего и не понял. А Хартфилия стоит спокойно напротив, поджав губы, не зная, что ещё сказать ему, — а вот рана на плече Кина саднит, ткань слишком больно прилегает к коже, и вот-вот на рубашке выявится тёмно-красное пятно, теперь Кину страшно. Он не хочет, ему не нужно, чтобы Люси вспоминала, нехотя Кин отошёл назад, опустив голову, стиснув зубы, — ему впервые было так неловко что-то скрывать от неё, впервые хотелось рассказать всё настолько сильно, не утаив ничего, но нельзя. Больно — не то слово, он порой и поверить не мог, что Люси — с виду хрупкая, ранимая, слабая, — могла выдержать подобное, а он когда-то смел ей жаловаться на какие-то мелочи, связанные со своей семьёй. Глупый, вот только он так и не понял, что раны на коже заживают и проходят быстрее, чем раны, которыми исполосовано его сердце. — Успокойся, Кин, я просто пришла поговорить с тобой, как с взрослым человеком. Я хочу предложить тебе забыть всю ту мерзость, что была вчера, давай всё начнём заново, а в том, что случилось, был виноват каждый, не смей винить только себя. Твоему сердцу больно, я слышу, не держи всё в себе, поделись со мной своими переживаниями как делал раньше. Это ведь помогало тебе, верно? — Кин замер, отчётливо видя эту искреннюю улыбку на губах и уже в который раз протянутую ему руку — в ответ он только крепко зажмурил глаза, чувствуя, что не может держать всё под контролем, что хочет просто заплакать, вот только нельзя. Он ведь не ребёнок, он Жнец, демон, убийца, и ему нельзя плакать. — Кин, — Хартфилия продолжила улыбаться, будто умиляясь его по-детски растерянному лицу и, притянув к себе, обняла за плечи. Кин, как всегда, чувствовал себя рядом с ней защищённым, чувствовал неописуемую радость, застывшие на щеках прозрачные слёзы — и всё это вместе просто заглушало его боль, перекрывало жар, заставляя забыться. — Ты же мой глупый ученик, как же я без тебя, а, Кин? — насмешливо продолжила девушка, но резко умолкла, Кин только чувствовал, как крепко её рука вцепилась в воротник рубашки. Кин шумно сглотнул, понимая, что это конец, что всё сейчас раскроется — Люси ведь не из тех, кого можно так просто чем-то отвлечь, она не из тех, кто забудет, просто переключится на что-то другое. — Что это, Кин? Кровь? Откуда? Отвечай, Кин! — но Кин молчал, позволяя трясти себя за плечи, он просто не мог найти в себе сил и смелости, чтобы признаться, чтобы сказать, что укус, который Люси только-только увидела, оставила на шее своего ученика она сама. Уже не было никакого смысла отпираться, и Кин ничего не делал, просто закрыл глаза, кожей чувствуя, как задрожали её руки — увидела и уже, наверное, вспомнила, в этот момент Кину сильно хотелось, чтобы она забыла, чтобы не смела винить себя, не смела презирать и ненавидеть. С минуту она стояла молча, просто вглядывалась в укус, медленно вспоминая то ведение, её воспоминание начало проясняться, пролетая перед глазами всё чётче и чётче и, наконец, все его слова, сказанные тогда, ясно прозвучали у неё в голове. Люси просто стало стыдно перед ним — он жертвовал собой, пытаясь вымолить прощение, он пытался помочь, пытался оправдаться, вновь заслужить её расположение, доверие, прощение, снисхождение к себе. — Идиот, какого чёрта ты творишь, Кин?! Дурак ты малолетний! — прерывисто проговаривала Хартфилия, обнимая его за худые плечи, целуя в щёку, в висок, как глупого ребёнка, совершившего поистине нечто опасное. — Попробуй только ещё раз выкинуть нечто подобное, Кин! — Кин впервые за день улыбнулся искренне, ведь Люси его простила и, похоже, что даже и не злилась — он её глупый ученик, просто ребёнок.

Комментарий к Всё изменилось, часть 2: Чувство долга... Прошу прощения за долгое отсутствие. В знак извинения прошу принять эти “скромные” 16 страниц.

Я знаю, что правильно Мираджейн Штраусс, но я воспользовалась всем знакомым Миражанна, так как мне просто было нужно окончание Анна.

На счёт Эрза и Джерар – решила, что буду пользоваться “правильными”, если так можно сказать, именами. Другие части так же будут отредактированы на устранения подобных косяков.

Сын Эрзы и Джерара – Лай – от английского Lie, что переводится как ложь.