Окутанная тьмой (СИ)

— Люси!!! — разнеслось на всю улицу, в любой другой ситуации Хартфилия могла бы оставить свой недовольный, вечно чем-то раздражённый образ, но почувствовав всё тоже тепло, непонятную необходимость прикосновений этих маленьких ладошек к себе, не стала, легко улыбнувшись — просто и ненавязчиво. Люси чувствовала, что где-то эти маленькие, но безумно упёртые, уже почти родные девочки были важны для неё, были нужны ей.

— Пошли уже, а то пёс с голода быстрей помрёт, чем вы нарадуетесь, — Люси исподлобья взглянула на Гажила — он на неё, но тут же отвернулся. Да, он испытывал что-то странное, но это была не ненависть, не презрение, не жалость, не страх — это была самая обычная ревность. Ведь Хартфилия теперь общается и контактирует с Леви, с их ребёнком чаще, чем он сам, и это не могло не раздражать его, не злить. Это чувство вызывало как смех, улыбку, так и уважение, ведь он всё же дорожил Леви, их семьёй и ребёнком, он нуждался в их внимании, в улыбке жены, в её маленькой ладошке в своей руке. Это было достойно уважения, ведь чувство, испытываемое им, было не что иное, как самая настоящая, ничем не затмеваемая любовь.

— Отнесите всё это в дом пока, а нам с Люси есть о чём поговорить, — Гажил понятливо кивнул, наглухо закрыв за собой и тремя волшебницами дверь хижины, позволяя Целительнице и Хартфилии остаться наедине и обсудить что-то между собой, без свидетелей. Люси без особого интереса опёрлась руками на деревянный забор, ожидая пока женщина отвлечётся от стирки грязно-серых тряпок от засохших тёмно-багровых пятен и сама заговорит — Люси этот разговор почти не волновал, ровно до того момента, как стоило вспомнить Леви. — Ты ведь тоже заметила это, верно? С твоим взглядом сложно было бы упустить это из виду, — женщина, подняв уже серьёзные, красные глаза, глубоко вздохнула, отряхнув руки и от досады поджав губы, когда разглядела на лице Хартфилии лишь тень едва заметной ухмылки.

— Как странно, Полюшка-сама, я ведь хотела обсудить с вами этот же вопрос. Так позвольте спросить: какого чёрта вы ничего не делаете, почему вы даже не пытались ничего сделать, только-только узнав о проблемах связанных с их ребёнком? Вы ведь и сами видите, как они радуются, как ждут, уже считают дни до его появления, а тут их ожидает такой «сюрприз»! Ну же, Полюшка-сама, скажите хотя бы что-то в своё оправдание, — лицо женщины потемнело, на лбу появилось ещё больше морщин, она задумалась: то ли пытаясь просто собраться с мыслями и рассказать правду, то ли просто желая придумать очередную жалкую отговорку, которая должна была её оправдать.

— Я пыталась, я правда пыталась, — сквозь набежавшие слёзы, выдавила из себя Целительница, поспешно вытирая свою временную слабость рукавом свободной, белой рубашки. — Когда я только узнала, что ребёнок болен, я долго и усердно пыталась найти средство, чтобы искоренить эту проблему, однако все предпринятые мною меры были впустую. Лучше так и не стало, сама себе я дарила ложную надежду, внушая, что ещё есть время, что я вылечу её малыша, что он родится здоровым, но видно не судьба, — женщина тяжело вздохнула, горько усмехаясь, опустила голову, вновь принимаясь за тряпки.

— Не судьба, значит? Теперь это так называется, да? И как вы, разрешите спросить, после посмотрите в глаза Леви и Гажила, когда они узнают что их ребёнок — долгожданный первенец, — родился практически слепым? Как скажете об этом, они ведь доверяют вам намного больше, они доверили вам своего ребёнка, они радуются, они счастливы, так кто дал вам право портить им жизнь? Даже сейчас, какого чёрта происходит? К чему вы это говорите так просто — знаете ведь, что Гажил всё слышит, его способности позволяют, он ведь скоро придёт сюда, не выдержит и придёт? Неужели вам настолько не хватает смелости, чтобы, наконец, признать свою ошибку? — Люси умолкла, чувствуя некое отвращения как к слабости, почти бесхарактерности Целительницы, так и к себе за то, что наговорила столько лишнего. Но вдоволь позлиться, попроклинать саму себя ей не дал скрип двери — Хартфилия прекрасно знала, кто сейчас стоит за её спиной, бросая ненавистные взгляды.

— И как вас понимать, Полюшка-сама? — злостно выплюнул Рэдфокс, стиснув зубы, явно сдерживаясь, ведь сорваться, пойти на поводу своих чувств в такой ситуации было слишком просто — Люси криво усмехнулась. Она понимала, что Целительница заварила эту кашу, но сейчас, просто отчаявшись, просто больше не выдержав упрёков совести, она просит помощи — это не глупо, не эгоистично, это теперь необходимо. Хотя волноваться о таких последствиях стоило намного раньше, когда она и сама могла повлиять на это, могла что-то изменить — в ответ женщина только плотно сомкнула губы, зажмурила глаза. Она и сама понимала, что всё заслужено, что это только её вина, и Гажил вправе винить её, упрекать в том, что она сотворила, точнее в том, что не смогла предотвратить. — Вы можете помочь? — пыл драгонслеера быстро остыл, не оставив и следа после былой злости, ненависти, презрения к слабости Целительницы. Теперь он смотрел не осуждающе, а с надеждой, он, быть может, и переживёт — замкнётся в себе, уйдёт с головой в работу, но не даст чувствам вырваться наружу, — он переживёт, а вот Леви. За неё он волновался в разы сильнее, ведь кто, как не мать будет молиться за своего ребёнка, обращаться к богу, не спать ночами, хватать каждое проведённое вместе с ним мгновение, живя с вечным страхом, что завтра просто не наступит. Она будет плакать по ночам, в редких, нерегулярных снах она будет видеть кошмары, она будет готова тратить кучу денег, которые ничего не дадут, но так не потеряет надежду. — Можете? — Полюшка молчала, потому как, в отличие от Рэдфокса, ясно смотрела на мир и осознавала, что против такого она бессильна — все травы, настои, лекарства, созданные ею, ничего не изменят, она ничем не сможет помочь.

— Думаю, что я смогу всё исправить. Но вопрос лишь в том, а позволишь ли ты мне это сделать, Гажил? — Хартфилия резко развернулась, поднимая теперь чёрно-красные глаза, видя, как испуганно вздрогнул Рэдфокс, отводя взгляд в сторону — Люси чувствовала явное сомнение, противоречие в его душе, он боялся сделать ещё хуже. Но вот перед глазами у Гажила вновь всплывала улыбка Леви, когда она в очередной раз что-то легко и нежно лепетала ему на ухо, выбирая имя для сына — он любил видеть её такой счастливой, радостной. Вот только стоит рассказать ей, стоит только ей узнать правду, и Гажил знает, что случиться — Леви будет улыбаться, делая вид, что всё хорошо, что она в порядке, однако будет тихо плакать по ночам в подушку, скулить от боли, закусывать до крови губы, проклиная всех в несчастье своего малыша. И утром, приведя себя в порядок, она наденет на лицо маску, вновь будет пытаться казаться сильной, вновь будет бороться, уже толком и не замечая, как жизнь, веселье, радость в ней, в её глазах и сердце исчезают, тухнут. Вскоре останется только кукла, только оболочка, стержень в которой не выдержал и сломался — Гажил не хотел такого. Он мечтал о счастливой семье, именно о такой хрупкой жене, которую бы защищал, был для неё опорой, и о ребёнке, таком долгожданном и родном.

— Я позволяю тебе. Этот ребёнок самое дорогое, что есть и вообще существует для меня и Леви. Думаешь, что мы сможем жить, так же радостно улыбаясь, когда он будет каждый день страдать от непонимания окружающих? Нет, я может и вытерпел бы, переборол боль, но я слишком боюсь за Леви, чтобы рисковать так, понимаешь? — Люси до сих пор понимала лишь одно — он по-прежнему не доверяет ей, он просто видит в ней надежду на спасение своей семьи, и только идиот упустит такой шанс. Хартфилия только кивнула — она сделает всё, что возможно, всё, что в её силах, но суть лишь в том, что её возможности безграничны, почти безграничны, и всё, что она захочет может исполниться, стоит ей только пожелать.

— Мудро, Гажил, это чертовски мудро. Вот только не вздумай жалеть потом об этом, — Люси, сжав в кулак дрожащие пальцы, сунула руки в карманы, направляясь в дом — всё же разговор уже окончен. Всё, что так волновало и из-за чего болело сердце, более-менее они обсудили, разобрали, кто и в чём виновен, и нашли выход — теперь нужно было переговорить с Райто. Он ведь тоже не был виноват во всём, что случилось, никто не был виноват — только Люси, ведь все принесённые в жертву воспоминания, друзья, прошлое так и не дали ей желаемого покоя, тишины, мирного существования. Всё равно сердце болело, душа ныла, и чтобы как-то вернуться в те дни, где что-то, хоть немного, но было иначе, рукой вновь нащупывала в заднем кармане джинс потрёпанную пачку сигарет. Точно такие же, как и у Грея, она их никогда не меняла, прекрасно зная, что только этот запах, в чём-то даже особенной, сможет подарить ей мгновение лёгкости, хотя лучше и не становилось. Просто воспоминания, давно заледеневшие, оттаивали, просыпались, начиная беспорядочно мельтешить перед затуманенными глазами. От этого было и боль, и радостно, — но, по крайней мере, Люси всё устраивало, ведь она могла убедиться, почувствовать, что всё ещё жива.