Мотылёк (СИ)

Долго омега не выдержал, застонал сквозь сцепленные челюсти, поначалу негромко, но боль усиливалась и усиливалась, и скоро ее стало совершенно невозможно терпеть. Мычаще стеная, лишенный возможности кричать бедняжка старался не двигаться и дышать мелко и поверхностно, чтобы лишний раз не тревожить сломанные ребра, и мысленно звал на помощь хоть кого-нибудь.

И «кто-нибудь» пришел, оказавшись Мартом. Мужчина явился не с пустыми руками, принес роскошный букет белоснежных лелий* и шесть баночек фруктовых йогуртов. Выглядел он — краше в гроб кладут, осунувшимся, землисто-серым и небритым, замусоленные короткие волосы торчат растрепанными сосульками.

Как бы не терзала сейчас Мая боль, омега не желал видеть мужа, но сказать «Сгинь, садист, уебище, развод» мешала сломанная, зафиксированная повязкой челюсть. Пришлось вытерпеть, душа стоны, поцелуй в лоб и его вызывающие отвращение и страх прикосновения к рукам. Потом Март привел медбрата, молодого конопатого бету, медбрат сделал Маю укол обезболивающего, и парнишка опять уснул, крепко, без сновидений.

Мая выписали через неделю, когда сняли послеоперационные швы. Сдали нахмуренному, теребящему душащий галстук отцу с напутствием избегать крутых лестниц. Действительно ли персонал травматологии верил, что омега покалечился, поскользнувшись и скатившись по ступенькам? Не факт, но раз заявления о побоях от пострадавшего не поступало, значит, заморачиваться не из-за чего. А что не муж забирает, а родитель — супруги сами как-нибудь разберутся, без участия врачей отделения. Может, помирятся, может, разведутся, в жопу этих аристократов.

Отец отвез временно немого сына в родительский дом, всучил расплакавшемуся КолЯ возиться и отбыл по неизвестным Маю делам. Вместо отца буквально через час прикатил Март, при букете и замученный донельзя. Альфа решительно прогнал КолЯ и взял уход за почти беспомощным, едва способным доползти до туалета супругом в свои альфячьи любящие руки.

Как же Май невыносимо боялся этого упорно пристающего с нежностями, опасного чужака… Не просто боялся — ненавидел, молча проклинал и страстно мечтал, чтобы он исчез.

Выжигающее нутро желание развестись парнишка, отчаявшись объясниться жестами и мычанием, вкривь и вкось накарябал карандашом для бровей на пожелтевших полях подвернувшейся старой газеты и добавил для верности: «Ники — мой, а то расскажу журналистам правду про лестницу». Докарябал, и передергиваясь от страха и брезгливости, с полупоклоном подал мужу — читать.

Ну, Март и прочитал сотворенные им каракули. После прочитал еще раз, понурился, поскреб кадык, молча встал и ушел, чтобы не вернуться.

Понял и сломался, отпустил.

Развелись супруги Сентябревы без шума и прессы через полтора месяца, просто взаимно подписав в суде необходимые документы. Ники по взаимному согласию обоих остался с Маем, имущество делить не стали — Май не захотел претендовать на состояние Марта, удовлетворившись алиментами, кстати, немаленькими. Только-только избавившегося от повязок и радужных разводов синяков, и так не бедствовавшего юного омегу не волновал закон о первонаследии.

Разобравшись с расторжением брака с нелюбимым, парнишка заперся в доме родителей, залечивая душевные, упорно не желающие заживать раны. Он занялся восстановлением выбитых теперь уже бывшим мужем зубов, нянчил Ники и ежедневно утром и вечером, тяжело вздыхая, звонил на некий номер, который знал наизусть, неизменно попадая на автоатветчик.

Мотылек не активировал симку. Канул в никуда.

Комментарий к Лелия – лилия

====== Часть 16 ======

Весточка от Мика пришла неожиданным путем — однажды утром кто-то из слуг привычно сунулся в почтовый ящик у ворот и выудил оттуда продолговатый белый конверт, на котором от руки было написано одно-единственное слово: «Маю». Слуга потоптался, почесал в паху и отнес находку адресату. В конверте обнаружилась новенькая сим-карта в прозрачной упаковке и коротенькая записка: «Я позвоню сюда. Мик».

Май лишь устало пожал плечами, покорно загнал симку в старую, откопанную в недрах шкафа кнопочную мобилку, поставил аппарат на подзарядку и лег обратно к пускающему пузыри, улыбающемуся, дрыгающими ножонками Ники. В последние две недели с парнишкой творилось нехорошее — ему не хотелось ровно ничего, только спать и целовать малыша. Даже вкусная еда перестала радовать.

— Это недотрах, — говорил папа. — Когда у тебя течка, сын? Поискал бы по интернету альфу для постели? Ты разведенный, тебе можно.

— Это из-за осени и дождей, — говорил КолЯ. — Прояснится и полегчает.

— Это депрессия после развода, — говорил врач, которому показали Мая. — Вам надо попринимать антидепрессанты.

Май слушал всех, со всеми соглашался, отмалчивался, отворачиваясь, и отказывался от таблеток. Когда-то давным давно, корчась на полу под ногами Марта, он решил, что, если не подохнет в процессе избиения, то спрыгнет с крыши. Не спрыгнул, продолжил жить. Зачем, для чего? Чтобы вспоминать бывшего мужа и снить ночами Мика? Пустота и ледяной, пробирающий до костей ветер.

Прошлое сгинуло, в настоящем остались лишь крохотные, часто-часто прижимаемые к губам, пахнущие невинностью и молочком кулачки и пяточки. Если бы не Ники, пожалуй, Май нашел бы в себе силы встать, добраться до любой высокой крыши и шагнуть за край, к окончательному освобождению. Проклятый обожаемый, так мучительно похожий на Марта ребенок висел на шее якорем, держал, не отпускал. Может, взять его «с крыши» с собой?..

…Погруженный в мысли о самоубистве, Май не сразу понял, какой звук мешает дремать, морщил раздраженно нос. Оказалось — старая мобилка ожила. Номер звонящего не высветился, но…

— Привет, Мотылек, — равнодушно поздоровался Май. — Ты не торопился меня искать, уже четыре месяца прошло. С чего вдруг передумал? Деньги понадобились?

В динамике покашляли, и Мик мягко, с умоляющей интонацией протянул:

— Мотылек в твоем городе умер почти четыре года назад, забыл?

«В твоем».

— Ты опять танцуешь на наркотиках, — осененный догадкой Май, забывая про депрессию, встрепенулся и сел рывком, чувствуя — на загривке зашевелились волоски. — Я прав? — Ох, пусть Мик ответит «нет»!

Увы, чуда не свершилось.

— Прав, — подтвердил стриптизер после паузы. — Танцую. — Он помолчал, будто решаясь, и виновато продолжил: — Я… потерял ту твою симку в самолете. Ты очень на меня злишься?

Больно. Лучше бы Мик не звонил вообще! Но аристократам не стоит выставлять на показ испытываемые ими эмоции.

— Я? — Май усилием воли выровнял норовящий сорваться на крик голос. — Злюсь? Ты слишком много о себе вообразил, Мотылек. Это твоя жизнь, не моя. Говори, что нужно, или отстань.

Короткие гудки отбоя стали парнишке ответом. Мик сбросил вызов, отключился. Обиделся, что его не встретили с распростертыми объятиями и не завалили признаниями в любви? Испугался чего-то?

Перезвонить стриптизеру Май не мог — скрытый номер, уронил руку с мобилкой на колени и тихо, безнадежно заплакал.

Ждать от Мика звонка столько месяцев, дождаться, и — пшик. Больно, больно. В виске стучал пульс, в груди противно ныло. Как же больно, невыносимо. Где в округе есть высокие крыши?!

— Я люблю тебя, — прошептал Май, смахивая с ресниц рукавом пижамы слезы. — Жаль, ты меня не слышишь.

И тут же передернулся, похолодев. А любит ли он Мика в действительности? Повзрослевшего Мика-наркомана, наверняка изрядно уже потрепанного зуна с довеском, трехлетним сыном, не гибкий и воздушный, полный эротизма юный образ со старых фотографий. Где-то далеко, на другом конце страны, полуобнаженный Мотылек вечерами выходит на клубные сцены к шесту потешать чужую похоть. Как он выглядит и танцует сейчас? Выяснить бы…

Последние крохи сонливости осыпались с Мая на смятые простыни искрами, и омега вскочил с кровати, окрыленный идеей, будто и не умирал две недели подряд.

— Я найду тебя, если ты не свел бабочку! — воскликнул, бросаясь к компьютеру. — Обязательно найду, клянусь! А там… там поглядим…