Южная роза (СИ)

              -Клянись, - коротко бросил Бёрд.

              И в ответ Форстер произнёс что-то на горском наречии - как поняла Габриэль, это и была клятва. К нему подошёл Массимо и проколол ножом палец. Подробности клятвы Габриэль видела уже как в тумане: капля крови упала на землю, и у неё помутилось в голове. Бёрд что-то произнёс в ответ, тоже на горском наречии, и ей показалось, что в глазах Форстера тоже полыхнуло алым. А потом она почувствовала, что ей стало легче дышать – Бёрд убрал нож от её горла.

              -Если ты сам не боишься умереть, то знай, что если не сдержишь слово – твою розочку мы обязательно найдём и тогда умрёт она. Ты же это понимаешь? – произнёс Бёрд, и внезапно разжав руку, толкнул Габриэль навстречу Форстеру. – Забирай! Она твоя! Надеюсь, ты поумнеешь со временем.

              Она лишь краем глаза увидела, как метнулись к выходу волки-тени, и Массимо шагнул спиной в темноту, а за ним и Бёрд растворился в бушующей стихии. И как-то разом всё вокруг опустело, лишь по-прежнему хлопала дверь, и врывающийся в окна ветер раскачивал фонарь, извлекая из него жалобный скрип. А по стеклу ударили первые капли дождя - вразнобой, словно кто-то бросал воду горстями.

              Мир поплыл, Габриэль пошатнулась, едва не теряя сознание, не идя - почти падая навстречу Форстеру, и он её поймал.

              -Элья! – сгрёб в охапку, покачивая словно ребёнка, прижимаясь щекой к волосам.

              Её всю трясло от пережитого страха, и ледяные пальцы сами вцепились в полы его наполовину расстёгнутой рубашки, притягивая его к себе. Она прильнула к нему, пряча лицо у него на груди и почти не понимая, что делает, лишь судорожно всхлипывая, но не в силах плакать, просто с этими рваными всхлипами из неё постепенно выходил страх.

 -Элья? Элья? Ты цела? Всё хорошо! Всё хорошо! – шептал он, сжимая её так сильно, что она почти не могла дышать, а его руки беспорядочно гладили плечи, спину, и шею. – Я так испугался! Боги милостивые! Элья!

              Его голос полный страха, нежности, страсти и желания, почти стон, наполненный её именем, окутывал сознание, изгоняя все страхи.

              А он всё шептал «Элья! Элья!» мешая слова с поцелуями, так, что они путались где-то в её волосах. И никогда раньше он не произносил её имя так, вот так, как сейчас…

              Он целовал беспорядочно - волосы, скулы, щёки, приподнимая и удерживая в ладонях её лицо, словно проверяя этими поцелуями, что она, и правда, цела, что она не пострадала. И так же мимолётно коснулся её губ, и, наверное, ничего бы и не было, но её губы дрогнули и открылись ему навстречу, отвечая и уступая его напору.

              И он замер на мгновенье, будто не веря, а потом раздвинул их жадно, почти со стоном, снова прошептав её имя, подхватывая её и прижимая к каменной стене оранжереи. Его губы прильнули страстно и были такими горячими и одновременно нежными, а поцелуй таким долгим, что она почти задохнулась от этого. А он будто боялся её спугнуть - не торопился, и целовал так неспешно и упоительно, не отпуская её губ, и почти не давая дышать, окутывая её сознание каким-то сладким дурманом…

              Ничто больше не имело значения, и никаким рассудком она не смогла бы понять, зачем она это делает, да и не хотела понимать, просто так было не страшно. Просто так было хорошо… Безумно хорошо… И правильно…

              От его прикосновений и поцелуев страх растворялся, и ему на смену приходило что-то совсем другое, более сильное, сокрушающее и рассудок, и волю. Как талая вода копится долго где-то в верховьях горной реки, а потом несётся вниз, сметает всё на своём пути. Так и на неё внезапно обрушилось что-то ранее неведомое - безумное желание чувствовать. Здесь и сейчас - его прикосновения, его ладони на своём теле, его губы на своих губах, слышать его горячий шёпот, и то, как он выдыхает её имя почти стоном...

              И руки уже не слушались её – отпуская полы рубашки, сами скользнули вверх, обвивая его шею, и пальцы коснулись его кожи осторожно, и гладили несмело… она привстала на цыпочки, даже не зная зачем… наверное затем, чтобы быть ещё ближе к нему, просто сама она этого даже не осознавала.

              Он целовал её так нежно, медленно и тягуче, прижав к себе всем телом, удерживая одной рукой голову, а другой за спину так, что она не могла пошевелиться, и не смогла бы вырваться, если бы захотела. Но она и не хотела вырываться. Она целовала его в ответ неумело и робко, просто следуя за ним туда, куда он звал, откликаясь на призыв его жадных губ, поддаваясь его напору, отвечая и уступая его ласкам, и давая ему то, чего он хотел. Запрокинув голову, подставляя шею и ловя губами воздух, которого почему-то не хватало…

              А его пальцы ласкали там, где только что прижималась холодная сталь ножа, а вслед за ними его губы прикасались к коже так волнующе и чувственно, забирая её недавний страх.

              И запах его кожи и одеколона, и тепло его тела будили в ней совершенно неведомые ранее, безумные ощущения – невыносимый жар, лишающий воли, оставляющий только одно желание – раствориться в нём, стать ещё ближе, чувствовать ещё сильнее и упасть… совсем упасть в колодец его объятий и в эту пропасть, в которую она уже и так сделала последний шаг. Лишь бы он не отпускал её… не отпускал больше никогда…

              И где-то на краю сознания появилась мысль, что она потеряла пояс своего халата, и что он стоит в распахнутой на груди рубашке, прижимая её к себе, и что преградой между ними лишь тонкий батист её сорочки, через который она чувствует даже, как бьётся его сердце, заглушая её собственное.

              А вокруг совсем темно, потому что луна скрылась, и дождь барабанит по стёклам…и это уже совсем неприлично… нет… это просто ужасно… И ужасно… ужасно хорошо… И кружится голова, и ноги совсем ослабели, и не удерживай он её в своих объятиях – она упадёт. А где-то внутри, под ребрами и в животе, так жарко, и всё замирает сладко, и она совсем, совсем пьяна…

              А руки сами притягивают его ещё сильнее. И больше ничто в мире не имеет значения…

              Он отстранился первый. Словно опомнился, вынырнул из сладкого дурмана, тяжело дыша. Поймал её лицо в ладони, прислонившись своим лбом к её лбу, и прошептал:

              -Что же ты делаешь со мной, Элья? Что же ты делаешь!

              И это был вопрос даже не к ней, он будто задавал его себе, понимая, что ответа не будет. А затем он снова сжал её в объятиях порывисто и коротко, но тут же отпустил, схватил за руку, другой снял с крюка фонарь, и потащил Габриэль за собой, бросив короткое:

              -Идём!

              Они вернулись в дом, шли по тёмным коридорам, едва не бежали, он впереди, а она за ним, не спрашивая куда. Потому что это было уже неважно. Форстер остановился лишь, когда они совсем немного не дошли до её комнаты. Он поставил фонарь на подоконник, и развернув Габриэль лицом к себе, взял за плечи, и его губы снова прильнули к её губам, не давая опомниться.

              В этот раз он не сдерживал себя, и от его напора и страсти, она совсем потеряла голову. Его рука скользнула вниз и легла ей на поясницу прижав к себе так сильно, что теперь она чувствовала его каждой клеточкой своего тела. Она погружалась в какой-то туман, больше не владея собой, снова привстав на цыпочки, и обняв его руками за шею уже смелее, и притягивая к себе увереннее, целовала в ответ с жаждой, которой не ожидала сама от себя, понимая лишь то, что совсем растворяется в нём, и что, кажется, больше ничего в этом мире ей не нужно.

              Но этот поцелуй был недолгим, Форстер отстранился, на мгновенье прижал её к себе, и прошептал на ухо, горячо и хрипло:

              -Иди к себе! Запри дверь… На все замки, какие есть. И не открывай никому. Слышишь! Никому, моя радость. Даже мне, - он зарылся лицом в её волосы и добавил, - особенно мне!

              А потом он её отпустил, как-то резко, почти оттолкнул, и шагнул назад. Габриэль стояла, прислонившись к стене горячими ладонями, чувствуя, что ещё немного и она упадёт, тяжело дыша, и не в силах оторвать от него глаз. И сразу стало как-то холодно… и страшно…