Игра на двоих (СИ)

Словно очнувшись от долгого сна, трясу головой, оглядываюсь по сторонам и с удивлением и отвращением смотрю на бокал, который все еще держу в руках. Ставлю бутылку с вином на самый край стола, а затем резким движением руки толкаю его вниз. Сосуд разбивается на множество мельчайших осколков; громкий звон оглушает меня и еще долго отдается эхом в опустевшем доме. Темно-алая жидкость растекается по полу. Я поднимаюсь и, шатаясь и поскальзываясь, добираюсь до гостиной. В голове шумит, перед глазами прыгают черные точки, во всем теле ощущается свинцовая тяжесть. Падаю на диван и забываюсь беспокойным сном.

Наутро просыпаюсь с сильной головной болью и паршивым настроением. Чтобы хоть как-то отвлечься, пытаюсь навести хоть какое-то подобие порядка на кухне, а затем, по традиции, устраиваюсь в кресле у камина с книгой в руках. Эрика не возвращается ни в тот день, ни на следующий, ни несколько суток спустя. Но я, уже наученный горьким опытом, не теряю надежды. Так, в томительном ожидании, проходят следующие две недели декабря. Долгие, по-зимнему холодные вечера и бессонные ночи я провожу дома, разбирая накопившиеся за пару десятилетий горы хлама и выбрасывая целые ящики, наполненные пустыми стеклянными сосудами, а в светлое время суток совершаю вылазки в Дистрикт или в лес. Подолгу брожу по улицам, обмениваясь ненавидящими взглядами с жителями и — гораздо реже — короткими приветственными кивками со старыми знакомыми. В лесу уже по привычке устраиваюсь на склоне или ухожу глубоко в чащу, к замерзшему озеру. Как ни странно, вскоре у меня появляется необычный компаньон.

Это случается где-то в середине декабря, хмурым воскресным утром. Мой новый знакомый находит меня сам. Сидя на берегу покрытого льдом водоема, я предаюсь воспоминаниям и почти не замечаю, что происходит вокруг. Вдруг позади раздается грозное рычание. Я не оборачиваюсь: мне и так известно, кому принадлежит этот грубый, чуть хриплый голос.

— Здравствуй. Не думал, что ты решишься показаться мне на глаза еще раз, — отвечаю, не поворачивая головы.

Громадный черный волк подходит чуть ближе и останавливается справа; теперь я могу видеть его боковым зрением. Зверь не сводит с меня глаз, и не требуется много времени, чтобы понять, чего именно он ждет.

— Я сделал то, что обещал. Эрика жива.

Волк оглядывается по сторонам с глухим недоверчивым рычанием.

— Ее здесь нет, сегодня я пришел один.

В качестве ответа меня окидывают вопросительно-недружелюбным взглядом.

— Ей нужно время. И мне тоже.

Зверь подходит чуть ближе и опускается на землю рядом со мной. Когда я наконец отваживаюсь осторожно взглянуть на него, в голове мелькает мысль о том, не переродок ли это: для обычного волка у него слишком умный и осмысленный взгляд. Но, зная отношение девчонки к Капитолию и всем его изобретениям, отгоняю эту мысль. Это всего лишь обыкновенный волк, canis lupus, как его называли наши предки. Почему тогда мне не дает покоя взгляд этих темно-серых глаз? Слишком ясный, проницательный, понимающий. Слишком человеческий.

Мы продолжаем сидеть на берегу, периодически обмениваясь изучающими взглядами. Я высказываю вслух какие-то сиюминутные замечания и наблюдения, зверь отвечает тихим —, но уже не настолько грозным — рычанием, ворчанием, фырканьем и лаем. Видно, что он не слишком рад видеть на своей территории чужое существо, и пока я не в состоянии понять, что его сдерживает от того, чтобы наброситься на меня. Удивительное создание. По-волчьи гордый и независимый, зверь все же смог довериться человеку и позволил ему приручить себя. Внезапно промелькнувшая мысль словно окатывает меня ледяной водой. Кажется, я сам нашел ответ на свои вопросы.

— Она изменила и тебя? — еле слышно, почти шепотом интересуюсь я, — Ты был самым обычным хищником — хитрым, смертельно опасным для всех, кто встанет на твоем пути, не знающим, что такое жалость и сострадание. До встречи с ней.

Стоит мне произнести последние слова, как зверь резко поднимается, отбегает от меня на несколько шагов и запрыгивает на высокий камень, подножие которого скрыто в озере. Он запрокидывает голову, раскрывает пасть, полную белоснежных клыков, похожих на острые лезвия, и издает громкий, протяжный вой. От него веет тоской, печалью и отчуждением. Будто он чувствует себя бесконечно одиноким, чуждым этому миру, не таким, как его сородичи. «Знакомое чувство», — мысленно усмехаюсь я. Присмотревшись, замечаю на его мощном теле уродливый шрам, который не смогла скрыть даже заново отросшая шерсть. Вспоминаю рассказы Эрики. Теперь все становится на свои места.

Зверь спускается вниз, подходит и заглядывает мне в глаза. В тот момент мы понимаем друг друга до конца. Девчонка сохранила жизнь нам обоим. Спасла и привязала к себе невидимой, но неразрывной нитью, изменив нас раз и навсегда. Не зря волк снова и снова возвращался на тот склон, как бы близко к людям ни находилось это место. Не случайно я день за днем приходил к ней, забыв о собственной гордости. И я, и волк одинаково сильно любим эту девочку и не знаем, удастся ли когда-нибудь отблагодарить ее за то, что она сделала для нас. Мы оба готовы на все, чтобы защитить ее. Чтобы она была счастлива.

Я слегка наклоняюсь и осторожно протягиваю руку ладонью вверх. Волк мгновение колеблется, но все же накрывает ее своей лапой. С того дня мы часто совершаем прогулки по лесу вместе. Присматриваемся друг к другу, разговариваем, наблюдаем за окружающим нас миром, и просто ждем. Чего? Мы и сами не знаем. Наверное, чуда.

Приближается Рождество. Снежный покров окутывает Дистрикт-12, скрывая его самые неприглядные достопримечательности. В очередной раз направляясь в лес, обнаруживаю несколько молодых, невысоких елей на самой окраине, неподалеку от Луговины. Спиливаю пару деревьев; одно оттаскиваю к себе, другое оставляю на пороге дома Эрики, надеясь, что его украшение займет ее на несколько часов и напомнит о зимних праздниках. Мой вечер тоже наполнен хлопотами. Установив елку в углу гостиной, зажигаю камин, чтобы согреться после прогулки, и отправляюсь на поиски гирлянд. Обыскиваю весь дом и все-таки нахожу все необходимое на чердаке.

Вернувшись, разбираю покрытые толстым слоем пыли коробки с елочными игрушками. Взгляд падает на связку крупных серебристых шаров, переливающихся всеми цветами радуги. Достаю один и собираюсь повесить на верхнюю ветку, но почему-то останавливаюсь. Вместо этого задумчиво кручу его в руках, невидящим взглядом уставившись в окно.

— Вот уж не думала застать тебя за столь примитивным занятием как подготовка к Рождеству…

Шар выскальзывает из ослабевших пальцев, падает на пол и разлетается на множество осколков, мерцающих в свете камина. Но я не замечаю, слыша лишь звонкий, полный силы голос. Боясь поверить, что это не сон, медленно оборачиваюсь и ловлю сияющий взгляд угольно-черных глаз, на дне которых плещется жаркое пламя. Ни огонь в камине, ни миниатюрные лампы электрической гирлянды на окне — ничто теперь не в силах затмить его.

Чудо, которое я так терпеливо ждал, все же случилось. Оно совсем рядом, стоит в двух шагах от меня, насмешливо улыбается и обжигает взглядом. И что-то в нем заставляет меня поверить, что это — навсегда.

***

Хеймитч неожиданно разрывает поцелуй и резко отшатывается; я неосознанно тянусь к нему, но что-то в его глазах останавливает меня. На лице мужчины отражается целая гамма эмоций — от неукротимой, неконтролируемой страсти до панического страха с оттенком раскаяния. Я хорошо понимаю его: сама чувствую то же самое. Наверное, ментор замечает тень испуга в моих глазах: он слегка наклоняется и осторожно, кончиками пальцев касается моего лица.