История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)

— Я подозревал, что ты странная. Слишком молчаливая, слишком скрытная. А потом и вовсе превратилась в привидение. Тогда на парковке я все ждал, что ты позвонишь своим братьям-защитникам, а потом провалишься на лжи и выдашь мне всю правду. Я хотел снова увидеть настоящую тебя… Могли бы подружиться. — Он обреченно покачал головой. Он говорил то чересчур медленно, то принимался тараторить, как будто десяток личностей внутри его тела боролись за право голоса и существования. — Но ты взяла и к чертям расхреначила мою машину! Знаешь, сколько лет мой отец ишачил, чтобы я мог самостоятельно ездить в школу?

Я тоже помнила его другим. В те первые дни в школе он часто улыбался, даже чаще, чем Софи, и вокруг его глаз собирались неминуемые солнечные морщинки. И цвет их был совершенно другой, как васильковое полотно с почти незаметными задорными искорками в самой середке. Сейчас же его глаза были иссушены, заморожены, подернуты мутно-серой пеленой. Бедняжка Александр не знал, во что вляпался. Был неосторожен и коснулся частички моего доселе сугубо личного безумия…

Я уперлась в стену спиной, обреченно отмечая его нарастающее, откровенно странное поведение. Его спортивная сумка давно валялась, забытая на полу, он не переставал остервенело мотать головой, будто пытаясь отогнать дурные мысли, что лезли в голову или вытрясти воду из уха. Я собрала внутри себя последние силы на решающий отпор. Нужно просто разобраться с ним по-хорошему и исчезнуть в закат.

— Знаешь, а ты ведь первым все это начал. Загнал в угол на парковке, требовал объяснить то, чего я сама не знаю! Приставал ко мне на физкультуре! Закатил сцену в кинотеатре, на истории, ты подпер мою машину, в конце-то концов. Чего ты ждал в ответ?

Парень хмурился так яростно, что складка между его бровей грозилась оставить уродливые морщины на всю жизнь. Я напряженно смотрела на дверь, за которой меня ожидала свобода. Его перекошенное, сгорбленное, как у Квазимодо, тело казалось непреодолимой преградой.

— Я здесь только потому, что отец заставил меня извиниться. Так что прости за машину и прощай. — Мой взгляд был направлен исключительно вперед: лишь несколько шагов, и я оставлю всю эту галиматью позади. Но внезапно парень рассмеялся да так громко и раскатисто, что я озадаченно уставилась на него во все глаза, не понимая причины веселья.

— Так просто я тебя не отпущу, — он произнес это так тихо и угрожающе, что я успела подумать одно: он не шутил.

Внезапно мир вокруг превратился в узкий, угольно-черный тоннель. Звуки утонули в непроницаемом, лакрично вязком вакууме, воздух сгустился, стал горячим, как в парной: было невозможно сделать вдох полной грудью и не обжечься. Все, на чем я смогла сфокусировать свое внимание в эту секунду — массивный силуэт, затмивший собой свет от десятков гудящих энергосберегающих ламп на потолке, его мерцающие серебристой синевой, лезущие из орбит глаза. Широкие плечи внезапно расправились, на шее блестели остатки пота, мышцы ходили ходуном всякий раз, как проступали острые, потемневшие от щетины скулы. Казалось, еще секунда, и он бросится на меня, как дикий зверь.

Я стояла, как парализованная ядовитым газом пассажирка японского метро, загипнотизированная блеклым, бесцветным взглядом, больше похожим на мутные осколки разбитых бутылок, что долгие годы обгладывала океанская соль, пока море не выплюнуло их на прибрежную полосу.

Его челюсть напряглась, ресницы затрепетали, и он сделал глубокий вдох, закрывая глаза будто от наслаждения. Я затаила дыхание, словно тысячи иголок впились мне в хребет. Волосы на затылке встали дыбом от перекрестных воспоминаний, что внезапно проступили в голове, как яркие вспышки взрывающихся реагентов. Однажды нечто подобное проделал Гаррет, точно так же принюхался в предвкушении наслаждения, прежде чем я резко пришла в себя и отбросила его через весь усыпанный пожухлой листвой двор, сквозь деревянные колонны и застекленную веранду. Так, я предотвратила начало охоты самого опасного хищника на планете.

Уголки его губ сложились в довольную полуулыбку. Беспомощность сдавливала мне грудь стальным обручем.

Я снова чувствовала себя запертой в клетке, когда язык собственных мыслей становится непонятен, а тело реагирует подобно предобморочным вспышкам то переходя на колотящую дрожь, то заставляя каждый мускул болезненно замереть. За день я настолько выдохлась, что в голове образовалась непреодолимая, звенящая, болезненная пустота, от которой было невыносимо трудно сконцентрироваться и должно отреагировать на нависшую надо мной угрозу. Я пристально наблюдала за ним; больше ничего сделать не могла. Он же не проронил ни единого слова, только выгнул дугой губы и будто бы оскалился. Движения его странным образом напоминали звериные — резкие, но одновременно расчетливые и слаженные. За секунду его лицо становилось угрожающим. Скулы, как лезвия ножей мерцали в полумраке, за веками словно клубилась выпитая раннее кровь, и я завороженно вгляделась в страшные глаза. Образ переполненных алыми смолами глаз показался мне знакомым, вот только откуда?

Я невидящим взглядом оглядела зал, но, как назло, никто из спортивных старшеклассников не задержался. Он по-волчьи вскинул голову к потолку, отчего я уперлась взглядом в его торчащий, подергивающийся кадык. Мысли утонули в приторно-сладком, липком меду, и лишь изредка до меня доносились несвязные обрывки чего-то осознанного. Меня обожгло обидой на Карлайла. Это из-за него я сейчас стою здесь. Нужно было попытаться решить все по-человечески, пока я в своем уме, пока не упала без сил на истертый паркет, отбросив перед этим тело Мэнголда на другой конец зала.

— Я думаю, нам с тобой не стоит лучше разговаривать. Никогда. Разойдемся с миром. — Я не узнавала собственный голос.

— Ты действительно считаешь, что это наш последний разговор? — он произнес эту фразу нараспев, смакуя угрожающие слова. Я ощутила тошнотворное и неожиданное дежавю.

— Я… Очень хочу уйти, — практически беззвучно произнесла я и неуверенно шагнула вперед, уже не чувствуя ног и видя перед собой одну только спасительную дверь. Он раскатисто и гулко рассмеялся, с легкостью перегородил мне дорогу и бесцеремонно, агрессивно вырвал сумку и пальто из моих рук, швырнув их на замызганный пол. Я хотела закричать, но в легких закончился воздух, хотела броситься прочь, но из ног пропали кости.

Я попыталась оттолкнуть его от себя, ударить кулаком в грудь, ладонью по щеке то ли чтобы отбиться, то ли чтобы привести в чувство. Я не узнавала его; сопротивляться его железной хватке было все труднее.

— Разве ты еще не поняла, что я никуда тебя не отпущу? — Как будто оба одержимы общим демоном.

— Алекс… ты не в себе! — мой голос сорвался на крик, от кровавого гула все вокруг ходило ходуном. Я была беззащитна. Я была уязвима.

Где-то вдалеке хлопнула скрипучая дверь и раздались голоса учеников, от которых все внутри подпрыгнуло в надежде на спасение, но парень отреагировал настолько молниеносно, что я не успела произнести ни единого звука. Он закинул меня на плечо, легко, как мешок с продуктами, и бесшумно скользнул в одну пустующих раздевалок. Я вырвалась и поползла прочь по ледяному линолеуму, прижимаясь ниже к полу от дроби его шагов. Он загнал меня в самый дальний угол, и я схватилась за безалаберно открытую дверцу чужого шкафчика в надежде перебить ему колени. Все здесь пахло сырой землей, плесенью с примесью режущей нос хлорки. Меня мутило. Наша гонка подняла в тесном помещении столб грязи и пыли, что принялась танцевать вокруг нас в свете нескольких тусклых ламп на потолке. Я не могла понять, заняло ли перемещение минуту или час — но отчего-то мне назойливо чудилось, что взмыленный Мэнголд движется неестественно плавно и быстро.

— Отпусти меня! — Его безумный взгляд метнулся к двери, и он покачал головой, с наигранной осторожностью прикладывая свой палец к моим губам. В голове кометой вспыхнуло отрывочное воспоминание пьяного вечера — точно таким же жестом я велела ему помолчать, когда изливала душу несчастной Марвел. Обостренный привкус его кожи. Холод железной двери на кончиках пальцев. Вот и он — мой конец. Вот человек, чье лицо будет стоять перед глазами до последнего вздоха, до последней слезы.