История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)

Я дернула стул слишком резко, оглушая аудиторию противным, скрипучим звуком, за что заполучила хмурый взгляд учителя. Напряжение нарастало, тянулось от ссутуленных плечей к выпирающему позвоночнику. Я сознательно не смотрела в сторону Мэнголда; но так я не могла и предугадать его действия. Сгустившуюся тишину нарушало лишь шуршание листочков, которые учитель раскладывал перед каждым учеником на парту, не уставая напоминать, чтобы они убрали учебники и телефоны в сумки. Нам с велосипедистом он не сказал ничего: то ли потому что кроме пишущих принадлежностей на парте и так было пусто, то ли потому что уже не хотел иметь со взрывной парочкой никакого дела. В любом случае, нам предстояло написать контрольную. Я успела позабыть, каково это: панический страх перед тестом, оценка за который напрямую отразится на твоем итоговом балле. И сегодня не вспомню. Мало того, что я даже отдаленно не представляла, о чем шла речь на последних уроках, да еще и от остаточных знаний из предыдущей школы и Таниных лекций остались одни только головешки.

Я вздрогнула всем телом, когда услышала отчетливый усталый вздох своего соседа; он стал шаркать ручкой по бумаге, подписывая лист с тестом. Я принялась судорожно выводить свое имя на бумаге, чтобы хоть как-то отвлечься. Я прочертила вертикальную палочку и остановилась. Какую именно фамилию я хочу написать: Кингсли или Денали? Только не это, только не мысли. Я так и продолжала беспомощно смотреть на написанное имя, начиная медленно терять ощущение реальности и осознанности происходящего: будто какой-то несвязный, размытый флешбек выключил меня изнутри. Я чувствовала себя измотанной и дезориентированной, как будто свалилась на лед, видя перед собой только простирающийся небесный океан и грязную воду под прозрачной толщей.

Я ожесточенно уничтожила невнятные каракули ластиком и написала «Каллен». Попытки вчитаться в вопрос и ответить хотя бы методом исключения канули в лету, и я осталась наедине с мыслями о собственной незащищенности. Казалось, вот-вот Мэнголд грубым голосом разорвет тишину аудитории: накричит, ударит, утащит вслед за собой в отместку за уничтоженную машину. Естественно, тест был отвечен наугад. От напряжения я не могла перестать грызть карандаш, начиная чувствовать горький и колючий привкус грифеля на языке.

Разглядывать откровенную ерунду в ответах не было сил. Готовая к позорному бегству, я напрягалась, когда парню нужно было размять свои широкие плечи или протяжно зевнуть на всю аудиторию. Судя по всему, он так же безнадежно отстал по этому предмету, как и я, потому что царапающий звук его ручки стал все реже и реже доноситься до моих ушей. Вместо этого ассасин развивал мелкую моторику, разбирая и собирая обратно многострадальную ручку. Я буквально переставала дышать, до предательского скрипа стискивая в кулаке карандаш, когда одна из пружинок неминуемо катилась в мою сторону; пульс принимался громыхать в ушах, желудок сворачивался в морской узел.

В уме я считала секунды в ожидании спасительного звонка и, как только его дребезжание огласило широкие школьные коридоры, вскочила, как ошпаренная. Листик с отвратительно выполненной контрольной опустился на учительский стол, и я вылетела из аудитории раньше, чем кто бы то ни было сумел меня нагнать, спровоцировать, довести до исступления.

Мои ладони дрожали, в горле пересохло, а в напряженных плечах чувствовалась усталость, как после первой за долгие месяцы тренировки: казалось, что все мои силы ушли на то, чтобы сосредоточенно не выпускать из внимания любую деталь, которая возвестила бы о неожиданном нападении. Что бы я сделала, решись он на такое? Сдалась бы, смирившись со своей уязвимостью? Вскочила бы из-за парты и ушла прочь, заперлась бы в туалете и принялась названивать названному отцу? Больше нельзя было допускать разрушения в школьных стенах. Все и так считают меня опасной, непредсказуемой личностью.

Должно быть, я выглядела слишком взвинченной, крутя между пальцев изъеденный карандаш, потому что Софи быстро прекратила попытки поддержать со мной дружелюбную беседу и принялась штудировать учебник. Я отрешенно отвернулась к окну, пытаясь сфокусироваться то на крупных ледяных каплях, то на мутных разводах на стекле. В безуспешной попытке расслабиться я вслушивалась в успокаивающий шелест дождя и монотонный гул аудитории. Меня, похоже, настиг жестокий рок; иначе я не понимаю, почему все учителя вдруг решили посвятить сегодняшний день исключительно контрольным. Голова наливалась противной тяжестью, и я обеспокоенно ерзала на стуле, пытаясь унять дискомфорт и заставить себя хоть немного подумать над заданиями. Должно быть, ведомость с моими оценками заставит Калленов и Таню ужаснуться.

Таня… Теперь я разворошила рану в груди. Мне было так совестно за свое поведение, я так хотела все наладить, но запись на автоответчике была оставлена без внимания, а проверять почту мне даже не хотелось. Хуже всего, что я болтаюсь в неизвестности, как воздушный шар в руках ребенка — отпустит он его случайно или нет? — я совершенно не знаю, обижена она или действительно не может со мной связаться именно сейчас. Отчасти успокаивал лишь разговор с Джаспером. Его нейтральная перспектива подействовала на меня умиротворяюще. Пропал страх душевной пустоты от одиночества; в конце концов, я всегда останусь у самой себя, сколько бы близких не бросило, не забыло меня. Вот бы он смог унять бурю во всей моей жизни, снова научил любить, как любят обычные смертные люди…

Тригонометрия прошла просто отвратительно. Внезапно я поняла, что-либо больной мозг разучился думать и учиться, либо я в одночасье стала безнадежно глупой. Какой университет захочет принять настолько бесперспективного, слабого и уязвимого студента? Я не могла даже совладать со своими мыслями, засунуть тревогу в дальний ящик, чтобы переключиться на лист с примерами. Близилось окончание уроков, а значит и неминуемый разговор с велосипедистом. Я нервничала, накручивая себя все больше, и в результате сдала листок совершенно пустым, не дав ошеломленному педагогу никаких объяснений.

Я чувствовала горькое послевкусие разочарования едва ли не весь день, и ближе к ланчу изможденный организм грозился меня доконать. Шум в школьных коридорах усиливал работу маленьких отбойных молоточков в моем черепе, запах в столовой подгонял к горлу тошноту. Это был самый настоящий стресс: доктор Каллен был предсказуемо прав, наказывая мне побыть дома еще хотя бы денек. Утром я надеялась получить школьное время для раздумий, но вместо этого погрязла в непроходимой, скучной, гнетущей рутине.

Я поспешно пересекла пространство столовой, скользя взглядом от столика к столику, от человека к человеку, и все острее ощущая нарастающее давление. Софи и Стивен болтали, радостно уплетая обед с общего подноса, пока я в тупой злобе рассматривала кирпичную стену с грязно-серыми следами скотча десятилетней давности и дырками для гвоздей. Необходимость унижаться перед Мэнголдом поднимала во мне клокочущую ярость, а откажись я исполнять волю приемного отца, он придумает гораздо более изощренный способ моего наказания. Но может он и не пытался меня наказать, а лишь хотел добиться сознательности, которая присуща любому взрослому человеку? Если я хотела стать тем самым взрослым человеком, как думала в приступе вчерашней эйфории, то доктор Каллен весьма недвусмысленно намекал на то, что за каждый поступок необходимо нести соразмерную ответственность. Еще бы эта ответственность не вызывала рвотные позывы и бесконечную мигрень.

— Простите, что-то у меня совершенно нет аппетита, — поникшим голосом произнесла я, понимая, что выгляжу чуть лучше дохлого опоссума в их благоухающей счастьем компании. — Еще увидимся. — Я попыталась выдать дежурную улыбку, но вместо этого рот скривился в гримасу горгульи Нотр-Дама. Прощание Софи я так и не услышала, потому что стремительно ретировалась из набитого школьниками помещения, где из каждого угла слышался шепот, а десятки глаз будто бы смотрели только на меня.