Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

— До завтра. Завтра я увижу твою тошнотворную к нему привязанность, эротическую бурю вожделения своими глазами. Спорю, это стоит миллиарда золотых.

— Спорь…

Я моргнула, едва улыбаясь, вспоминая тот день. Нам сорвало башню. Мы были бесшабашными, кровь гуляла, пусть и в мертвых венах, закипая и пронизывая весь организм. Оба организма, как один. И это был не гнусный позор, на что втайне и рассчитывала моя полусгнившая подружка. Я знала ее мотивы. Ненавидя его так сильно, она была готова даже прекратить нападки на врага на несколько месяцев, лишь бы он вывернул тело и душу перед толпой, и его освистали, возненавидев еще сильней, насмехались впоследствии. Но вышло иначе. Крестьянки стыдливо прятали глаза, краснея. Я видела их все усилявшееся возбуждение и знала, что не желать моего мужчину может только мертвая женщина. Или женщина, которая любит других женщин. Ожидая нашего позора и освистания на площади, Андреа проиграла. Мужчины, как один, вожделели меня. Женщины — моего мужа. И никто даже был не в силах подумать о чем-нибудь здравом в тот момент. А я чувствовала себя на верхушке мира. Обнимая и целуя своего мужчину на глазах толпы, я могла всем доказать, как мне повезло, что он мой. Мы были моложе, безрассуднее, нам не было стыдно. Мы разожгли собой пламя в толпе. Андреа осталась недовольна, а я улыбнулась ей, коварно подмигивая из объятий Владислава. Наши подданные остались нашими подданными столь же верными, сколь и были. Просто увидели, что и мы не менее люди, чем все остальные. Что твари ночи тоже умеют любить друг друга. Я подбросила воздушный поцелуй в толпу и услышала аплодисменты. Проиграв и не имея права даже напасть на него в ближайшее время, Андреа обломалась и сплюнула на землю, раздраженно удаляясь к своей пещере. Маленькая победа была за нами. Тогда я улыбнулась и поцеловала мужа, обвив руками за шею…

Больше никогда я не смогу его коснуться. Он в сырой и холодной земле, а я — в наказание — на ее поверхности…

Встав на колени, я приподняла покрывало и коснулась углубления в ножке кровати. С привычным ей скрипом вперед выехала полка с пузырьками, колбочками и прочими приборами с неизвестными мне жидкостями. Я же искала яд ‘V’. И нашла его среди прочих колб и сосудов. На белой этикетке красным фломастером была выведена строгая аккуратная английская ‘V’.

Дорога домой миновала в полусне. Окружавшие меня пейзажи виделись мне смазанно, как в черно-белом кино.

Я закрыла за собой дверь в нашу опустевшую спальню на шестнадцатом этаже, предварительно пинками выгнав оттуда решившую возникнуть о том, что это ее покои, новую королеву, и села на кровать, приподняв покрывало и касаясь шелковых простыней, где столько ночей мы провели вместе. В груди леденело и застывало, индевело и покрывалось инеем от слова ‘Никогда’. От слов ‘Больше никогда’.

Как человека, которого всегда привлекала филология, меня манила, и я даже не отдавала себе отчета в том, насколько сильно, русская поэзия в адаптации. Непостижимая русская душа и поэтов, и прозаиков всегда казалась мне чем-то большим, нежели рядовая душа американца. Я любила свою страну и нацию, но то непостижимое русское, словно больше относилось ко мне, нежели родное, данное от рождения. Закрыв глаза и прижав руками в черных, обагренных кровью Арины перчатках яд к груди, я склонила голову вниз, и черные локоны рассыпались по моим плечам. Я тихонько запела последний раз в жизни слова русской поэтессы по имени Анна. Как моя дочь-близнец.

Слава тебе, безысходная боль

Умер вчера черноглазый король…

Жаль королеву. Такой молодой…

За ночь одну она стала седой.

Дочку свою я сейчас разбужу,

В темные глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля…»

Плечи мои вновь сотрясались от беззвучных рыданий.

Я открыла глаза, и мой воспаленный взгляд упал на фотографию, сделанную нами в один из безоблачных дней на белом мосту над рекой. Он улыбается. Я улыбаюсь в бежевом кашемировом пальто, склонив голову ему на плечо. Теперь это не более, чем воспоминание. Призрак минувших дней. Все исчезло в жестокости и уродливости этой жизни. Никогда больше не будет нас. Никогда. Не в силах видеть тень былого счастья, я опустила фотографию стеклом вниз и крепко сжала призрачную руку с перстнем Ордена Дракона на своем плече.

— Я иду. Иду к тебе. Вечность зовет.

Взошло солнце, ознаменовав новый день. Я смотрела на его рассветные блики, улыбаясь, будучи почти свободной, сквозь паутину из слез, сжимая одной рукой руку мужа в своей, а другой - яд. Моя кровь сгорит. От меня ничего не останется, кроме оболочки, которая сгниет и истлеет рано или поздно…

И пусть нас не пустят в рай наши грехи…

Я открыла крышку пузырька и вылила содержимое в рот, все еще улыбаясь новому дню, в котором меня уже не будет.

Но у нас есть целая вечность в аду, и это не так уж и плохо. Главное, не где ты, а с кем. А я отправлялась к своему королю и отцу.

Жидкость оказалась нестерпимо огненной. Влившись в мои раскрытые губы, она тут же обожгла мне горло, прошлась по венам, заставляя тело биться и дергаться в огненных конвульсиях. Боль накрыла черным покрывалом с головой, но я не кричала. Я улыбалась. Я была свободна. Свободна от жизни, в которой разодрала всю душу в кровь…

А где-то далеко от этого скорбного замка мертвой четы Дракула шелестели тополя. О том, что нет на земле и не будет больше моего короля…

Что было дальше помнила я весьма смутно. Душа, как ей и полагается, отделилась от тела, воспарила крылами в небытие, день за днем наблюдая. Сначала за тем, как мое обезжизненное тело нашла Каролина и, горько рыдая, позвала Влада на помощь. Моему сыну досталось больше остальных. Притяжение работало не только на Анну в отношении отца, но и на него в отношении меня тоже. Все мои дети, за исключением разве что Анны любили меня одинаково, но он… Он любил сильнее всех. И боль его была настолько горькой, что я, скорбно глядя на него, клала ему руку на голову, но он не чувствовал моего присутствия. Я так хотела избавить сына от боли, но я была всего лишь бестелесным призраком. Что я могла? Жалеть о своем бездумном поступке и ждать сорок дней, пока адские гончие затащат меня в ад, где я воссоединюсь с мужем…

Похороны были весьма скорбными. Анна не явилась. Нечего было и ждать от нее понимания. Она, скорее всего, аллегорически выражаясь, только перекрестилась после моей смерти. Каролина, обнявшись с Владом и Лианой, тихонько плакала, Амбердо Андерсен стоял, сняв шляпу, понуро глядя на алый бархатный гроб, также с символом Ордена Дракона, вышитым золотой нитью на крышке. Это был не просто королевский знак отличия Владислава. Это был символ нашего с ним монархического правления. Роберт и вовсе рыдал, как ребенок. За эти несколько лет дворецкий привязался ко мне даже больше, нежели к королю… Меня не переодевали. Черное траурное платье с похорон мужа стало моей последней одеждой. На умиротворенном лице моем, еще до того, как крышку закрыли, явно читалась улыбка и полный покой, волосы локонами обрамляли мертвенно бледное лицо. Вот крышку гроба закрыли, и я воспарила над вязами и похоронной процессией в воздух. Что-то здесь было не так… Картинка смазывалась, становилась нечеткой. Меня будто бы яростно трясли за плечо, но, оглянувшись назад, я никого не увидела.

— Лора. Лора, твою мать, если ты сейчас же не очнешься, я… Я… Я убью тебя и всех, кого ты знаешь. Лора… Лора… Просыпайся, я сказала! Гребаная суицидница! Идиотка зависимая!

Я обернулась в поисках голоса и его источника, но меня окружал лишь воздух, столетние вязы подо мной, похоронная процессия внизу и ничего больше. Потом все резко стало серым, затем оранжевым, следом веки мои дернулись, и, открыв глаза, я почувствовала, как рвота выкручивает меня, вырываясь на поверхность постели моей комнаты на шестнадцатом этаже замка. Конвульсии сотрясли все мое тело, я изогнулась несколько раз, и меня вырвало снова… Дрожа всем телом, я подняла голову. Передо мной, сосредоточенно глядя на меня и положив руку мне на плечо, сидела Кира.