Ветреный мальчишка (СИ)

— Одевайся. Умойся. Подойди, — это уже отцу. — Ты прав, это оно. Надо выходить на охоту…

Я почувствовал, что земля уходит из-под ног, и сел на пол.

— Увези его, ему больше нельзя здесь быть…

Домой отец заносил меня уже на руках, уложил в постель, поцеловал. И я провалился в сон, мой вечно возвращающийся сон…

Мне снится зимний еловый лес. Я иду по следам на снегу. Проваливаюсь по колено. Мне очень холодно, я в одной пижамной рубашке до колен. Но я знаю, что должен найти того, кому принадлежат следы. Следы всё время меняются, они то птичьи, то звериные, а иногда змеиные. Но в определённый момент, когда я готов потерять сознание от холода, они становятся человеческими. Я из последних сил ускоряю шаг и вижу высокий вырезанный изо льда трон, а на нём, забравшись с ногами, сидит девочка лет семи. Она поднимает руку и сквозь растопыренные пальцы смотрит на меня.

— Ты мне кажешься, — говорит она. — Почему ты мне кажешься именно в эти дни?

— Мне холодно, пойдём отсюда.

— Куда же мы пойдём?

И я с леденящим ужасом понимаю, что не знаю иного места, кроме этого леса.

— Мы уже дома, зверёныш, иди, я поглажу твою пушистую шёрстку.

Я бегу к ней, запрыгиваю на колени, я не удивляюсь тому, что превратился в зверька. Она гладит меня, а мне становится всё теплее и теплее. Девочка начинает петь, её голос сливается с завываниями ветра. Под её пение я засыпаю и вижу дивные звериные сны.

Проснулся от того, что очень хотелось в туалет. По привычке вскочил и чуть не упал: тело было ватное и не слушалось. Надел рубашку с тапочками и, приплясывая, побежал вниз. У двери в кабинет отца остановился, потому что услышал мамин голос.

— У него сейчас такой возраст. Тело меняется, растёт, ломается психика. Может, это возрастное и пройдёт само?

— Это, конечно, связано с возрастом, но причина в другом. Ему придётся играть и победить. Иначе это будет уже не наш сын.

От последних слов у меня по спине побежали мурашки, но так как терпеть я больше не мог, то накинул куртку и выскочил во двор. Как обычно, до туалета я не добежал и полил давно срезанные замёрзшие розы. Околевая, бросился назад в дом.

— Привет, Олежка, ты проснулся? Кушать хочешь?

Кушать я хотел. Мама нервничала.

— Когда будем ёлку ставить?

— Давай завтра. — В её голосе не было уверенности.

— Почему?

— С тобой папа хочет поговорить.

— Ясно. — Но на самом деле мне многое было неясно.

Я поднялся к себе. Отец сидел на кровати и листал мой фотоальбом. Я подошёл и, сев рядом, прижался к нему. Он обнял меня за плечи.

— Помнишь, осенью мы ходили в лес, и я показывал тебе одно место…

— Где птицы сверкают душами стрел. Где сонное эхо вьёт гнёзда. Где солнце садится два раза в день. Где ночь наступает в сердце. Где мир распадается миллионами брызг. Где в каплях таится вечность. Последний родник чистой любви и вечный родник чистой смерти.

— Да.

— Мы вновь пойдём туда?

— Ты пойдёшь, сегодня ночью.

— Зачем?

— Чтобы встретить его.

Я ничего не понимал, но не переспрашивал. Теперь всё будет так, как необходимо.

— Я отвезу тебя и буду ждать твоего возвращения. Надеюсь, что ночь будет светлой.

Место крови. 29 декабря 2005 г.

Ночь была ветреная, по небу летели небольшие облака, иногда закрывая месяц, но было всё равно светло. Я шёл по лесу. Было очень тяжело: глубокий снег. Место легко найти, если знаешь, где оно находится. Я знал, надо было идти всё время в гору. Показалась вершина, а на ней большой чёрный камень. В его очертаниях было что-то рукотворное, но что именно, я понять не мог. Забравшись, я сел, привалившись к нему спиной, чтобы спрятаться от холодного пронизывающего ветра, здесь, на вершине, ещё более сурового. Было холодно и жарко одновременно. Наконец дыхание и сердцебиение вернулись в норму. Тогда я снял перчатки, залез под куртку и достал из ножен на поясе небольшой охотничий нож. И, заранее морщась от боли, провёл по ладони. Руки у меня замёрзли, и боль была не такой сильной, как я предполагал, но достаточной, чтобы из глаз побежали слёзы. Я сложил ладонь лодочкой и стал ждать, пока она наполнится кровью. Она наполнялась, но очень медленно. Когда её стало достаточно, я поднёс ладонь к губам и втянул кровь в рот. Она уже остыла, была вязкой и противной. Я перемешал её со слюной, как сказал отец, и, найдя на боку у камня выступ с углублением, выплюнул её туда. Меня чуть не стошнило. Я прижал руки к животу и еле сдержался. Вытер о снег порезанную руку, прополоскал рот и умылся. Затем натянул перчатки и, привалившись к камню, стал ждать.

Похоже, я задремал. Проснулся от того, что кто-то тянул меня за порезанную руку. Я подумал, что это отец за мной пришел. Открыл глаза и, отшатнувшись, больно ударился головой о камень. Это был не отец. Больше всего оно походило на тень или сгусток темноты. В его очертаниях проскальзывало то человеческое, то звериное, чуждое, но подходящее этому месту.

— Я Вер-р-рх, — простонало оно. — Ты человек крови. Смотри на меня. Смотри в меня.

Я посмотрел и начал падать. Меня всё-таки стошнило. Чем-то непонятным, чёрным, расползающимся, словно оно было живым. Очень болел затылок, которым я ударился. «Лишь бы только выбраться живым». Других мыслей не было.

— Смотри, верующий в духов.

Я смотрел. Он словно превратился в окно, через которое я увидел бегущего по лесу оленя.

— Тебе за ним, твоя охота началась!

Я прыгнул, тень последовала за мной. Я нёсся, как ветер, быстрее ветра, слегка касаясь снега, будто сам стал бесплотным духом. Одежда куда-то исчезла, но я не ощущал холода. Увидев один раз, я теперь чуял оленя на любом расстоянии. Он был обречён.

Вер-р-рх держал его за шею, нож вспарывал тёплое брюхо, парящие внутренности вывалились в снег, дальше, дальше, к бешено бьющемуся, скользкому и горячему. Я сходил с ума от понимания, что меня возбуждает этот запах. А потом, с ней, сидящей на ледяном троне, с двух сторон, глаза в глаза, улыбаясь, мы впились зубами в истекающее кровью сердце…

Очнулся в машине по дороге домой. Я лежал на заднем сиденье, закутанный в спальник. Мыслей не было, чувств тоже не было, ничего не было, звенящая пустота внутри и снаружи. Доехали молча. Я вылез из машины и понял, что до сих пор не чувствую холода. Вошли в дом. Мама вышла из зала и, увидев меня, застыла на месте. Я посмотрел на себя в зеркало. Я был в крови с головы до ног. В руке, неспособной разжать пальцы, был зажат нож. Не говоря ни слова, я прошёл в ванную.

Отец принёс одежду и помог отмыться. Потом мы поехали к прадеду.

Я сидел, скрестив ноги, перед шаманом. Склонив голову набок, он гладил свой бубен и с кем-то разговаривал. Я их не видел, но явственно ощущал присутствие. Затем он посмотрел на меня.

— Что ты с ней сделал?