Ветреный мальчишка (СИ)

— Ну, рассказывай, зачем ты меня преследовал?

Руки у меня дрогнули, и я поставил чашку на столик. В омут, так с головой.

— Ты мне нравишься, я хочу с тобой дружить.

— Окей! Едем дальше, что будем делать?

— В смысле? — Я чувствовал, что ситуация безнадёжно ускользает из рук.

— Дружба подразумевает наполненность какими-то совместными занятиями, делами, что предложишь?

Я чуть не ляпнул: «Выпить», — но вместо этого улыбнулся и сказал:

— Можем на лыжах в лесу покататься.

— Нет! Не хочу на холод. У тебя есть настольные игры?

Я стал перечислять.

— Стой, это же на компьютере, а я про нормальные, чтобы глаза не ломать.

— Шахматы?

— Карты и музыка! Дум или готика?

— И в ту, и в другую играл.

— Слушай, Олег, ты в каком мире вообще живёшь?

— В реальном.

— И не знаешь, что такое дум и готика? Всё, карты откладываются.

Она залезла на кровать, сняла электроскрипку, подключила кабели.

— Слушай и лишайся своей невинности, сейчас будет дум.

И, став на кровати во весь рост, начала играть… Невинности я лишился уже через пару минут, мою душу словно вывернули наизнанку. Да, русский рок — это не самое крутое в мире музыки. Нина развеселилась, улыбалась, глаза блестели. Она явно получала удовольствие от произведённого эффекта, а веселил её, конечно, я.

Провожая меня, она спросила:

— Олег, ты ещё придёшь?

Я в это время натягивал сапоги. Выпрямился.

— Да.

— Когда?

— Завтра вечером, с картами.

Она улыбнулась.

— Я тебе ещё поиграю.

Вот сижу сейчас, вспоминаю и думаю, что я очень-очень глупый. Ведь у меня даже мысли не было, что она первая обратила на меня внимание. А ведь это значит, что она совсем не случайно прижималась ко мне в автобусе. Господи, мне почему-то стыдно от этих мыслей. Неужели я ей тоже нравлюсь?

Проба пера, или старшие и младшие. 27 декабря 2005 г.

Это я сам о себе сочинил.

Ветреный мальчишка сидел на диване перед работающим телевизором и покусывал то один большой палец на ноге, то другой. О, это была страшная, отвратительная привычка, с которой безуспешно боролись его мама и бабушка. Папа не боролся, он его понимал.

Мелкая мелочь скакала вокруг, молола чушь и всячески мешала сосредоточиться на создании его первого прозаического произведения.

— Мишка, Мишка — коротышка!

— Олежка, Олежка…

Ветреный мальчишка засмеялся над не сумевшим ничего придумать братом. За что получил маленьким, но твёрдым кулачком в бок.

— Мама! Он меня бьёт!

— Значит, заслужил.

— Как меня, так заслужил, а как я его, так не дерись!

— Не хочу больше быть Мишкой, хочу быть Тимом, — сказал брат. — Слышишь? Теперь я Тим.

Ветреный мальчишка сидел, потирал бок и размышлял о предвзятом отношении родителей к старшим детям.

— Мишка, — брат сделал страшное лицо, — ой, Тим, давай меняться, хоть тебе и пять лет, теперь ты старший.

— Ветреный мальчишка — глупенький врунишка, — выпалил брат.

Стало очень-очень обидно. Ветреный мальчишка ушёл в свою комнату и заплакал.

Я целовался, мне понравилось, очень. 27 декабря 2005 г.

— Классика — это фигня, она меня не возбуждает. Ради классики никогда бы не занималась. Я её только как тренажёр воспринимаю. Разве можно любить тренажёр?

Я подумал, представляя, можно ли любить козла, через которого мы прыгаем.

— Стопудово нет!

— Вот! Поэтому про классику забудь. Почему на двоих нет ни одной стоящей игры в карты? Ты об этом думал?

— Нет.

— А я думала. Вдвоём наедине только дети могут о картах думать и спокойно играть. А дети играют в простые игры, на другие у них мозгов не хватает. У тебя есть хороший друг для игры в карты, такой, чтобы не раздражал и не мешал общаться?

— Не-а.

— Да-а… проблема… В дурака не вариант, и в другие тоже. Пойду я дверь закрою.

Она подошла к двери и накинула крючок. Вернулась на кровать, внимательно на меня посмотрела.

— Иди сюда, в карты не поиграешь, остаётся только целоваться.

Моё тело явно обрело самостоятельность и оказалось рядом с Ниной.

— Целуюсь впервые в жизни, — предупредил я, стараясь скрыть смущение.

— Серьёзно? Я тоже, садик не в счёт. Будешь смеяться — придушу.

Засмеялась она первой.

— Да, прикольно, давай ещё!

— Давай, — согласился я.

Какое-то время мы целовались. Затем поняли, что нам это надоело, и Нина стала ставить мне свои самые любимые композиции в исполнении разных групп. Я сидел, слушал её комментарии, в большинстве своём непонятные из-за музыкальных терминов, и тёмную, часто пронизанную трагедией, мелодичную музыку. Мне было хорошо, по-настоящему хорошо. Словно мир в душе, а я там, где должен быть на самом деле. Это и есть настоящее счастье?

— Нина, тебе хорошо со мной?

Она посмотрела на меня, хитро прищурилась, но взгляд остался серьёзным.

— Олег, живи настоящим. Ты славный, с тобой легко и приятно, ты не паришься из-за всякой чепухи, мне определённо нравится быть с тобой. Для дружбы ты вполне годишься.

— А для любви?

— Пока не научишься отличать дум от готики, ни о какой любви не может быть и речи!

Затем она подсела поближе и, обняв сзади, склонила голову мне на плечо. Её волосы щекотали мне ухо.

— У тебя горячее сердце. Как бы мне хотелось забраться в него и греться, греться.

— Я не против.

Она нырнула руками ко мне под футболку и прижала ладони к груди.

— Стучит.

— Живое…

Комментарий к 26 и 27 декабря

Нина - https://pp.userapi.com/c830109/v830109658/7e665/2892FfpML1Y.jpg

========== 28 и 29 декабря ==========

Игры со смертью. 28 декабря 2005 г.

Иногда сердце с необъяснимой тоской сжимается в груди. Оно словно предчувствует неизбежное. В последние месяцы смерть очень часто играла со мной. Какими-то своими действиями я разбередил её, словно рану, и теперь она не даёт мне покоя, требует внимания, разрастается, как опухоль. Той ночью мама это почувствовала и сказала отцу. Утром мы поехали к шаману. Он мой прадед и дед отца. Я до жути его боюсь. Отец тоже боится. Не показывает, но я же чувствую. «Олег, ты, главное, молчи и старайся держаться». Но у меня нет столько сил.

Прадед велел мне раздеться, покрутил, ощупал беспощадными твёрдыми пальцами и стал заглядывать в глаза. У него мёртвый взгляд. Наверно, тыкая в меня пальцами, он что-то сделал с моим восприятием, потому что я видел, как из его глаз выползли две змеи и приблизились к моим. Я не выдержал, заплакал и зажмурился. Он схватил мою голову, а змеи заползли мне под веки. Я закричал, он закрыл рукой рот. Я его укусил, почувствовал во рту кровь. А змеи ползли, холодили горло, свивались клубками в груди, леденели под сердцем, двигались вниз, через ноги, а под ногами распахивались миры. Как просторы с высоты птичьего полёта. А потом всё кончилось, наверное, змеи выползли из меня. Кто-то гладил меня по голове. Я открыл глаза и в лучистом от слёз свете увидел прадеда. Разжал челюсти, отпуская его руку. Отец сидел в углу, белый, как мел, и из его широко открытых глаз катились слёзы. Наши взгляды встретились. Похоже, никогда прежде в этой жизни мы не были ближе и не понимали друг друга лучше, чем в тот миг.