Фазы неизбежности (СИ)

— …Не женщина, — невозмутимо закончил он. — Ты некто, поразительно с ней схожий, и точно так же, как она, склонный делать излишне сложное из простого там, где этого совершенно не требуется. Ты не боялась во вторую же встречу прятаться от человека за спиной вампира, не боялась остаться в населенном нежитью замке, ты не боялась ходить по этим своим тропам, толком не зная, вернешься ли в следующий раз, не боялась и до сих пор не боишься тех, с кем сражалась далеко не на равных. В конечном счете, ты не побоялась даже умереть смертью, которую многие посчитали бы ужасной. И так отчаянно боишься всего лишь слова. Не кажется ли тебе, Нази, что это весьма странно?

Дарэм упорно молчала и только косилась куда-то в сторону, печально и как будто виновато, словно породистая борзая, столкнувшаяся с хозяйским недовольством, однако Кролоку ее ответ был не нужен — ему хватало и того, что он мог без малейшего напряжения считать по ментальной связи. Благо «прикрывалась» Нази все еще из рук вон плохо. Эта, уже далеко не впервые касающаяся его смесь горечи, смутных сожалений о чем-то несбывшемся, и поражающих Кролока своей воистину девичей робостью и неуверенностью стремлений, безжалостно придавленных сверху продиктованной страхом решимостью, в иное время показалась бы ему даже забавной. Однако для Дарэм все было всерьез, и граф, с позиции «прожитых» лет, вполне мог понять эту абсурдную манеру по-вампирски легко относиться к трудному, и по-человечески многократно переусложнять легкое.

— А ведь некромантом, да и вампиром, быть куда сложнее, — сказал он. — Эта сторона жизни так и осталась для тебя «terra incognita», верно? И в этом все дело. Страх опять ведет тебя по кругу, Нази. Тому же самому, за бег в котором ты все еще не можешь себя простить.

Голос графа звучал спокойно и мягко, доносясь до Дарэм словно издалека, вместо протеста пробуждая в ней странную, умиротворенную печаль. Нази настороженно прислушалась к себе, пытаясь понять, не давит ли Кролок на нее ментально, однако так и не смогла толком определить. Одно было понятно точно — граф в эту секунду действительно ее «читал», с пугающей легкостью озвучивая бессильные, ни к чему не ведущие мысли, не дающие ей покоя уже больше года.

— Что было бы, если бы ты рискнула? Если бы хоть раз сказала правду? Переступила через опасение быть отвергнутой, через страх чужой жалости, которой не вынесла бы твоя гордость? Через боязнь чинить то, что не сломано, пускай ты сама всегда желала иного и со временем просто убедила себя, будто не желаешь вовсе? Прошлое уже никогда не скажет правды, Нази, ты опоздала. Сейчас опоздать труднее, но правила остались прежними. И я могу лишь повторить те слова, что когда-то уже говорил: ты никогда не узнаешь, пока не попробуешь. И никогда не получишь ответ, если не задашь вопроса, — не отводя взгляда, фон Кролок склонил голову, так, что теперь их лица разделяло всего несколько дюймов свободного пространства, и негромко сказал: — Так, может быть, ты перестанешь терзаться и спросишь, наконец?

«Я не могу. Ты ведь и без этого знаешь, каков мог быть вопрос, — почти без боя проигрывая в этом импровизированном поединке, Дарэм дернула головой, с легкостью высвобождая подбородок из бережной хватки графа, и закрыла глаза. — Ты же в свои триста семнадцать наверняка все прекрасно видишь и понимаешь! Неужели так сложно взять и ответить?»

«Напротив, очень просто, Нази. Разумеется, я вижу. Но я не отвечаю на вопросы, которые мне не задают, так что прежде тебе все-таки придется спросить».

Разрешить все одолевающие Дарэм сомнения было так легко. Кролок мог сделать это в любую секунду, и удерживало его лишь понимание — он существенно облегчит «жизнь» как себе, так и Нази, совершив при этом ровно ту же ошибку, что совершил в свое время Винсент Дарэм, не ставший добиваться ответа и удовольствовавшийся боязливым молчанием, за которым за десять лет так и не сумел разглядеть правды.

Нази же тоскливо размышляла о том, насколько сложными могут быть эти пресловутые полшага, разделяющие их с Кролоком, словно барьер, разделяющий тропы и черную пустоту, в которой обречены скитаться неприкаянные души умерших. И в точности, как во время беседы, которую вела за гранью еще живая Дарэм со «спящим» графом, из них двоих пройти сквозь этот барьер могла только она — последний рубеж, который Нази предлагалось преодолеть самостоятельно.

Стоя совсем близко, в досягаемости протянутой руки, Кролок не торопил, молча дожидаясь, к чему она придет в итоге, и Дарэм, как и в прошлый раз, знала — если она предпочтет отступить, спасаясь бегством, удерживать ее не станут.

Высокая тень Винсента, сопровождавшая Нази с самой смерти хозяина и всегда незримо присутствующая за ее спиной, молча отступила, и Дарэм окончательно осталась одна, вольная либо последовать за ней, либо шагнуть вперед, в абсолютную неизвестность.

Вдохнув, словно перед прыжком в ледяную воду, Нази подняла взгляд на графа и спросила:

— Герр Штадлер вступил в брак по расчету или по велению души?

Ответом ей послужил тихий, бархатистый смешок.

— Конечно, по расчету. В конце концов, все и всегда на что-то рассчитывают, не правда ли? Но это никоим образом не отменяет того, что ты именуешь велениями души. Скорее, лишь питает их еще большей силой, — близко глядя в серо-зеленые, полные тревоги и упрямой решимости глаза, сказал фон Кролок. — Мне показалось, что куда больше именно меркантильного расчета было в решении самой будущей фрау Штадлер, желающей и впредь располагать недвижимостью супруга.

— Надо же…. А я было окончательно поверила, будто вы вообще никогда не ошибаетесь.

В отличие от той бесконечно далекой декабрьской ночи, сейчас Дарэм сама первой потянулась к изогнутым в полуулыбке губам графа, тем самым окончательно прощаясь с последней возможностью пересмотреть принятое решение. Поцелуй вышел судорожным, торопливым и неловким — все еще сидящей боком Нази приходилось неудобно поворачивать голову, рискуя в любой момент потерять равновесие, однако сейчас такие мелочи ее не слишком волновали. В отличие от Кролока, который спустя всего секунду крепко взял Дарэм за бока и поставил ее на пол, перехватывая инициативу и целуя уже всерьез.

«Твоему сыну пора в предсказатели. Похоже, тебе действительно придется меня просветить», — подумала Нази. Ощущения от поцелуя были… странными, как будто сильно приглушенными по сравнению с человеческими.

«Теорию я расскажу позже, — фон Кролок слегка отстранился и, вновь пристально посмотрев Дарэм в глаза, почти приказал: — А пока просто откройся».

Со смертными было проще. Стоило лишь мысленно коснуться принадлежащих им влечения и желания — как они, словно брошенный на хворост факел, разжигали те же ощущения в мертвом теле вампира. С носферату дело обстояло куда сложнее, однако у графа за плечами уже был опыт, о котором он предпочитал не вспоминать и который до недавнего времени не планировал повторить вновь.

Это тоже был зов. Разве что на этот раз Кролок звал не человека, а точно такого же вампира. Как он когда-то и говорил Герберту, чтобы убедить будущую жертву, взывающий должен был пропустить через себя воспоминания о некогда испытанных им искренних эмоциях. Он должен был воскресить эти чувства, позволив себе погрузиться в них полностью. А потом отдать их.

Прежде, отыскивая в себе болезненные, и вместе с тем бесконечно дорогие ему отголоски страсти, нежности, вожделения или любви для очередного приглашенного на Бал гостя, граф всегда вспоминал Элизу — женщину, которая смогла по-настоящему разбудить в нем эти чувства, пусть на несколько месяцев, пусть под самый конец жизни, но сделав его счастливым. Это щемящее, отдающее горечью потери короткое счастье было единственным, которое имелось в распоряжении Винцента фон Кролока. И та, давняя связь с Кристиной Борос, бывшая для нее развлечением, а для него — еще одним шагом на пути к долгожданной мести, стала графу еще противней именно оттого, что ради достижения собственных целей он вынужден был отдать своей убийце часть драгоценной памяти об Элизе Клемен. Прикасаться к которой фрау Борос была недостойна.