Фазы неизбежности (СИ)

Нази решительно прошагала к окну и толкнула створки, распахивая его прямо в бархатную августовскую ночь. Высунувшись наружу, она набрала полные легкие неподвижного, густого воздуха, пытаясь унять бушующую внутри нее злость, к которой примешивалась изрядная доля отчаяния. Немного посозерцав залитые лунным светом окрестности и не найдя в них ровным счетом ничего интересного, Дарэм, подпрыгнув, боком устроилась на высоком, фактически отсутствующем подоконнике, устремив взгляд вглубь комнаты.

Сидящий за столом фон Кролок в полумраке казался сплошным сгустком черноты, на фоне которого резко выделялось только лицо, да кисти рук, неторопливо переносящих на бумагу указанный чертеж. Со своего места Нази отчетливо видела лишь его профиль — тяжелый, почти рубленный, состоящий, кажется, из одних только прямых линий — именно такие черты, вероятно, принято было называть «чеканными» по причине того, что они внушительно смотрелись на аверсе монет. В отличие от нее, Их Сиятельство, кажется, нисколько не был смущен или встревожен неподъемностью той ноши, которую Дарэм взвалила в том числе и на его плечи. Впрочем, возможно, далекий от ритуалистики граф, в отличие от самой Нази, попросту не мог осознать до конца всей ее неподъемности. Он с интересом погружался в новую для его ума «стихию», впитывая объяснения Дарэм с легкостью существа, привыкшего и любящего открывать для себя ранее неизвестные ему сведения. И женщина всерьез подозревала, что конечный результат графа интересует отнюдь не так сильно, как сам процесс.

— Вам нравится лето, Ваше Сиятельство? — спросила она, осознав, что не столько размышляет, сколько бездумно наблюдает за поглощенным работой Кролоком.

В ответ на этот внезапный вопрос дрогнули короткие, густые ресницы, бледное лицо обратилось к ней, из плоского, фресочного мгновенно сделавшись трехмерным, резко расчерченным тенями там, куда не попадал свет свечей.

— Не слишком, — после непродолжительного молчания, откликнулся граф так, словно Нази чуть ли не каждый день интересовалась его сезонными предпочтениями. — Летние ночи коротки и коварны, фрау Дарэм.

— Еще как коварны, — подтвердила та и, усилием воли удерживая серьезное выражение лица, посетовала: — Стоит только повернуться к ним спиной, и они набросятся на вас с осиновым колом в одной руке и головкой чеснока в другой.

— Что напрямую свидетельствует о том, что к битве с вампирами они подготовлены не лучше суеверного землепашца, — наученный горьким опытом, доказавшим, что «экспериментальные, необычайно стойкие, изготовленные по революционной технологии» чернила, которые Герберт достал через своего нынешнего фаворита, имеют неприятное свойство плохо впитываться в бумагу и невероятно долго сохнуть, фон Кролок отодвинул законченный чертеж и, покинув свое кресло, тоже приблизился к окну, небрежно опершись плечом о край оконной ниши. — Подобные ночи обманчиво притягательны, Нази, вот что я имею в виду. Слишком много запахов, слишком много звуков, слишком много жизни. В эту пору голову начинают посещать излишне сентиментальные и отчасти даже романтические мысли, пагубно влияющие на разум.

— Что, даже вашу? — спросила Дарэм, снова обратив внимание на лес, который и впрямь нынче был переполнен звуками.

Шелестела трава под крошечными лапками полуночных зверьков, оглушительно трещали цикады, короткими трелями обменивались ночные птицы, среди напевных голосов которых резко выделялось отрывистое, резкое уханье вылетевшего на охоту филина. Крупная летучая мышь, мягко, почти беззвучно хлопая кожистыми крыльями, прочертила в воздухе ломаную кривую и, заложив вираж, скрылась за выступом замковой башни.

— К величайшему сожалению, даже мою, — спокойно согласился Кролок. — Впрочем, мне в любом случае приходится проще, чем Герберту, который, если, разумеется, не увлечен новыми амурными похождениями, в это время года либо страдает от неразделенной любви, либо переводит горы бумаги на написание стихов, нередко успешно совмещая первое со вторым. Такие ночи, как ничто иное, располагают к бессмысленной меланхолии, и посему я предпочитаю углубляться в книги.

— Со стихами никак не складывается? — невинно поинтересовалась Нази.

— Признаться, никогда не был «человеком искусства», — Кролок над ее головой подчеркнуто удрученно вздохнул, заставив женщину фыркнуть себе под нос. — В отличие от Герберта, я, как и ты, неизменно предпочитаю Эвтерпе Каллиопу (3). К тому же, боюсь, это время года не вызывает у меня воспоминаний, достаточно приятных для стихосложения.

Несколько мгновений Нази всерьез обдумывала, стоит ли ей спрашивать и хочет ли она вообще знать ответ, и пришла к выводу, что с этим можно и повременить — спросит когда-нибудь потом, успеется. Сейчас закапываться в темные дебри графского прошлого — да и во что бы то ни было в принципе — у Дарэм не было ни малейшего желания.

День накануне, должно быть, выдался ясным, и толстая каменная кладка замковых стен еще хранила воспоминания о солнце, волнами отдавая накопленное тепло. От стоящего рядом Кролока едва уловимо и давно уже привычно пахло смесью чернил, книжной пыли и индийского тмина, недвижный лес внизу, казалось, тихонько звенел в безветрии и, сосредоточившись, Дарэм даже могла различить отголоски чужого смеха, доносившиеся из поселка ниже по склону. И все, чего Нази хотелось — хотя бы ненадолго послать куда подальше все дикие письменные источники этого странного мира и просто сидеть, глядя на лес. Особенно при условии, что Их Сиятельство и дальше будет стоять рядом, так, чтобы нить ментальной связи, сократившаяся до минимума, продолжала так же мерно пульсировать, отчетливо напоминая Дарэм сердцебиение. Которого нынче не было ни у кого из них, и по которому она, как ни крути, временами чертовски скучала.

Наверное, теплая, даже в горах, летняя ночь и в ней вызывала «бессмысленную меланхолию».

Сбоку произошло какое-то шевеление — Кролок, до этого момента задумчиво крутивший в пальцах прихваченный со стола карандаш, одним отточенным, аккуратным движением воткнул его Нази в волосы, так же, как всегда делала это она сама.

— Смотри, не потеряй свое излюбленное оружие, — в ответ на ее вопросительный взгляд сказал он. Усмешка на бледных, отчетливо отливающих синевой губах Их Сиятельства была настолько понимающей, что Нази ничего не осталось, кроме как невесело усмехнуться в ответ.

— А помнится, вы говорили, что «читать» собеседника без его ведома и согласия — неприлично. И это считается вторжением в частное пространство, — сказала она.

— И я ни в коем случае не отказываюсь от своих слов, — поймать Кролока на противоречии всегда было задачкой не из легких. — Однако, любезная моя фрау Штадлер, беда в том, что вы слишком близко сидите. И слишком громко думаете.

— Тогда хотя бы молчите и, как воспитанный джентльмен, сделайте вид, будто бы вы ничего не слышите, — непринужденно упомянутая Кролоком фамилия, принадлежащая женщине, которая, как и сам герр Фридрих Штадлер вместе со всей его жизнью, была не более чем обманкой, заставила Нази на мгновение испытать нечто, напоминающее зависть. Зависть к человеку, которого никогда не существовало на самом деле.

«Что ж, я согласен, при условии, что ты внятно ответишь мне на один простой вопрос… — «голос» фон Кролока в ее голове звучал ровно так же, как звучал он в реальности, и Нази, не удержавшись, на мгновение возвела глаза к ночному небу. Их Сиятельство, с его талантом мастерски находить лазейки в любом договоре, не нарушая его условий, мог бы сделать прекрасную карьеру на поприще юриспруденции. — Зачем?»

«Ответить труднее, чем кажется», — после полуминутного размышления признала она.

«На самом деле, ответ куда проще, чем тебе представляется, — не согласился фон Кролок, и Дарэм почувствовала, как длинные пальцы графа легко поддевают ее подбородок, заставляя снова посмотреть ему в глаза. — Просто временами ты совершаешь ту же ошибку, что и многие из известных мне женщин».

— Я ведь уже говорила, что я… — криво усмехнувшись, начала было Нази, однако договорить ей на этот раз граф не дал.