Парадигма крови (СИ)

Красный угол занимал старинный поставец, полный посуды, на бочонке, что стоял возле него, рядком висели ковши. Самой дикой деталью этого древнерусского интерьера была огромная офисная кофеварка у входа.

- Я щас в кладовку сбегаю, у меня колбаса, а в печке, как по заказу, картошки целый чугун!

- Мыыы тооожжее воооодгии атиимммм! – сказал один из волков, широко раскрывая пасть и нервно, совсем по собачьи, зевая в конце фразы.

- Не, ну чё ты, не мог раньше сказать?! – возмутился Петрович. – Прискочат вечно, голые, босые – нате вам! И жрут же – в три горла! Идите сами в спальню, чё найдете то и одевайте!

- Мыы теееме кабббанннааа пинесееем! Задрррррааа! – заверила его волчица с изящной шеей и аккуратной темной мордочкой.

Стая сорвалась, стуча когтями и пробуксовывая на крашеном полу.

- Молодежь! – сказал Илья. – Ни о чем не думают, дети просто!

Прибывшие разделись, повесив куртки на вешалку за дверью.

Камча тут же отворил заслонку печи, ловко ткнул ухватом в глубокое жерло и достал здоровенный прокопченный чугун. Лискин, быстро кинул на стол деревянный кругляш, служивший здесь подставкой под горячее.

Илья, присел перед зевом и начал подбрасывать в него поленца из аккуратной стопки у подножия печи.

Данила, чтобы не стоять столбом, направился к кофеварке и обнаружил возле нее, на чугунном столике банки с превосходным кофе, сахарницу, и множество разных приспособлений, знакомых ценителям настоящего кофе. Судя по прокопченным туркам и девственной чистоте кофеварки – кофе варили прямо в печи.

- А зачем тут кофеварка? – спросил Данька, вертя в руках большую медную турку.

- А, это Петровича! – ответил Илья, разулыбавшись. – Только ты у него не спрашивай, а то он злится…

Лискин и Камча зафыркали, переглядываясь.

- Она ему как память дорога, он раньше сисадмином в одной конторе в Москау-Сити работал, – сказал Лискин, блестя мелкими зубами. – С этой кофеваркой столько приколов! Вот однажды…

Дверь скрипнула, обрывая Лискина на полуслове. Петрович метнул тяжелый взгляд на турку в руках Даньки.

- Я – ничо, я – ничо! – поднял руки Лискин. – Я молчу!

- Понимаешь чё-нть в нормальном кофе? – кивнул Петрович Даниле, ставя на стол объёмистую корзину.

- Кое-что, – ответил Данька, аккуратно ставя турку на место.

- Ну-ну… Завтра утром сваришь, я погляжу, – проговорил он, выкладывая из корзины коляски домашней колбасы, сало, лук, плошку с грибами, какие-то крынки и свертки.

Данила перешагнул лавку и сел напротив Камчи, который уже раскладывал по глазурованным мискам с витиеватой надписью «Общепит-75», исходящую паром картошку в мундире.

- Сварит, сварит! – ответил за Даньку Лискин. – Если сможет! Что-то он, в прошлый раз, слаб оказался на расправу: всего пол-литра на троих – и он баиньки пошел.

- Ну не бреши! Положим не пол-литра, а семьсот грамм! – ответил Илья, расставлявший по столу узорные стопки «под хохлому». – А во-вторых, он еще себя покажет, уж я-то знаю, как эти доктора на самом деле могут!

- Ух, ты! Дак ты – доктор? А какой? Хирург? – заинтересовался Петрович, извлекая из корзины огромную запотевшую бутыль.

Данька покосился на нее. «Да что они все одной картохой, салом и самогоном питаются что-ли?!!» – подумал он, а вслух сказал:

- Да нет, психиатр я. Детский, причём.

- Психиатр?! – изумился Петрович. – Кр-у-у-у-то!

- Ага, такой он у нас, Данила Алексеевич Водорезов! – подтвердил Лискин, поглядывая на Даньку, как новый русский на свою крутую тачку. – Так что ты, Петрович поосторожнее, а то он все твои детские комплексы раскроет, будешь тогда гол, как сокол – никакой тайны! Чем тогда девушек прельщать?

Все дружно загоготали.

- Да ты Лис, не переживай, я-то найду, чем девушек прельстить! – ответил Петрович, разливая по стопкам.

Он хотел, было, еще что-то добавить, но дверь снова заскрипела, и все взгляды приковались к проему, за которым показалось нечто, лишившее Даньку дара речи.

В кокетливой позе, поставив одну руку на бедро, а другую, положив на дверной косяк, стояла изящная брюнетка в синей мужской рубашке и валенках на стройных гладеньких ногах. Смуглянка томно улыбнулась, подтянула желтый галстук на точеной шейке и объявила:

- Начинаем показ от кутюр! Коллекция «Весна-осень от Петровича»!

Мужчины за столом бешено зааплодировали, разражаясь приветственными криками, когда брюнетка продефилировала вокруг стола походкой профессиональной модели. Вслед за ней показалась миловидная шатенка с шикарными волнистыми волосами. На ней были кальсоны, стянутые под коленками в виде своеобразных и довольно милых капри, и меховой жилет на голое тело.

Затем, под бурные аплодисменты и свист в комнате появились три парня в ошеломляющих нарядах из старых «треников», ушанок и семейных трусов в сочетании с кирзовыми сапогами и домашними тапочками.

- Заслужили, заслужили, вот черти! – кричал Петрович, протягивая стопки молодым людям, когда бесподобное представление закончилось и все, под смех и одобрительные восклицания, расселись за столом.

Данила оказался рядышком с несравненной смуглянкой, и то и дело, косил на ее профиль в обрамлении темных локонов и нежную ямочку в основании шеи.

Ее звали Элия. Данька был совершенно сражен. Самогон потихоньку делал свое дело, компания шумела все больше, вот уже появилась старенькая гитара, и Илья запел глубоким мощным голосом: «Скорей бы лед встал, пошел бы тогда на рыбалку…». «Ой-йоооо, ой-йооо, ой-йо!» – с душой отзывался народ…. Эли прижималась теплым плечом к Данькиной руке… Данила закрыл глаза и позволил миру крутиться вокруг него. Из цветного вихря вырвались туманные и сладостные картинки ближайшего будущего. Он расслабленно улыбался – на каждой из них было утро, он и смуглянка – Элия на смятых простынях.

Дни летели незаметно.

Данька с удовольствием занимался хозяйством, обустраивая огромную избу, что досталась ему с щедрой руки Петровича.

Элия с которой он не расставался со дня прибытия, оказалась очень покладистой и даже удобной спутницей. Они жили вместе, словно муж и жена с той только разницей, что в их жизни не было ругни из-за денег, разбросанных носков, и, самое главное скуки.

Здесь Даньке не приходилось скучать. Он, словно губка впитывал новые впечатления, изучал привычки новых знакомых, погружался в совершенно не знакомую жизнь на природе. Ему все нравилось: запах старых бревен, клохтание кур поутру, разговоры о магии, шаманские пляски у костров и тайные ритуалы некроманта Лысого. Его везде привечали, с удовольствием рассказывая о своем ремесле. Впрочем, это была не новость – Данила всегда умел находить общий язык с людьми. Контингент здесь подобрался что надо. Этакая человеческая Кунсткамера, и Данька бросался на эти типажи, словно человек, десять лет просидевший в «одиночке». Дни шли и шли, пока не пришел тот последний день на его ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ пути…

Утром в окно тихонько стукнули.

Данила поднял голову взъерошенный и недовольный. В окно едва брезжил мутный свет занимающегося утра. Посмотрев в себя, он увидел приникшую к заиндевевшему, с ночного морозца, оконцу квадратную фигуру Ильи. Дальше, во дворе, покуривали Вася и Лискин, причем последний отпускал довольно двусмысленные шуточки насчет гулены-Эльки и всей ее стаи, не являвшихся в деревню уже целых три дня.

Данька нахмурился, когда Лискин намекнул о приближающейся весне, поры любви и собачьих свадьбах. Конечно, он прекрасно видел, что стая уже два дня, подвывая, гонит одинокого красавца-лося, видел, как запали бока его черноухой волчицы, как стая останавливается только за тем, чтобы схватить пастью подтаявший снег, да прикорнуть на два-три часа, свалившись друг на друга под какой-нибудь корягой. Он так же видел, что, несмотря на усталость, они горят особым, недоступным простым охотникам, азартом. Однако, все равно, слушать ядовитые шуточки этого тощего пса было неприятно. В окно опять постучали, уже настойчивей. Данька перестал смотреть сквозь стену и вспомнил в чем причина столь раннего визита. Конечно же, они собирались на охоту за черным медведем-шатуном, что проснулся посреди зимы и пугал теперь неколдовское население Побоища своими внезапными появлениями. Сначала тощий, облезлый медведь только бродил вокруг села, изредка показываясь на склонах. Стоя на задних лапах, он принюхивался, и прислушивался к звукам, доносившимся от человеческого жилья.