Парадигма крови (СИ)

- …Тогда, мы скажем, ух, что оборона никудышная, что кустари занимаются только собой, ай, и что это просто разброд и шатание, а никакая не свобода и равенство.

- А он тебе возразит, что отвеку стояли и еще простоим.

- А мы ему предъявим факты, вот его предъявим, он же знает, что пришлых все больше и больше, и ежу понятно, что среди опричников что-то затевается, ау-яй!

- Да ты скажешь, ты скажешь, в этом я не сомневаюсь, да только кому ты скажешь? Васе Камче ты скажешь?

- Ну а что остается, значит, Васе скажу, вай-яй!

- Да он себе на уме, этот Вася.

- Ну а что еще… ой-ай? Что ж поделать, если Вася такой у нас избранный, ух? И чем только этот Вася так хорош?

- Ой, болтаешь ты, Лис, ой, болтаешь… Смотри, как бы хвост не прищемили.

- А что, ай, а что? Что, не правда что ли, ух?

- Правда, Лис. Да только не вся….

- Эй, Данила, а что, ты что-нибудь видел? Там, ай, куда вас мексиканский друг водил, а?!

Данила нехотя открыл глаза.

- Да как сказать… Сон, странный такой. Я даже не знаю, как описать, бред какой-то. Боги какие-то индейские что-ли… расплывается все.

- А ты припомни, Данилушка, припомни, ой, все надо вспомнить подробненько…

В доме было что-то не так.

Данила почувствовал кого-то иного еще на выходе из предбанника.

В дверях он немного замешкался, возясь с тулупом, который дала ему неприветливая хозяйка, морозный воздух охватил его распаренное, раскрытое настежь тело, и, вдруг, словно толкнулось упруго: «ЖДУ!». Даня обмер на секунду, затем нахмурился, соглашаясь, наконец, принять очевидное.

- Там. Пришли.

Лискин с Ильей переглянулись и заспешили к дому.

На кухне, действительно, звенела посуда, и слышались голоса.

Хозяйка словно повеселела, в голосе так и играла настороженная радость.

Даня чувствовал, что она панически боится того, кто сидел за неплотно прикрытой дверью, и, судя по запаху, в охотку уплетал хозяйкин борщ.

Давыдов вошел первым, за ним последовал Лискин, а затем, бочком протиснулся и Данила. Стоило ему взглянуть на этот стриженый затылок, услышать хрипловатый смех пришельца, как Данила понял, что все происходящее имеет свою тайную и значительную подоплеку. Где-то он встречал этого человека, вернее Данька был твердо уверен, что знал его. Хотя в то же время, он был совершенно убежден, что никогда прежде не видел этого смуглого лица, этой подобранной фигуры и этих смоляных кудрей, буйной шапкой покрывающих легкую голову.

«Цыгане-медведи!» – подумал Данька устало – «Гитары с красным бантом не хватает, театр «Ромен» да и только!». Измучившись обилием ощущений, набегающих, словно разгулявшаяся стихия, Данила опустился на стул в уголке кухни, его безудержно клонило в сон, веки точно свинцом налились.

- Василий Камча, Верхний Круг Общины – представил гостя Давыдов.

Данила не сразу понял, что это к нему обращаются, медленно открыл глаза, улыбнулся и из последних сил поднялся со своего места, чтобы пожать руку новому знакомцу. Рука была крепкой и сухой, гость улыбнулся, и в карих глазах мелькнуло что-то такое, отчего Данька опять съежился, отводя взгляд.

- Наслышан, – сказал Камча сдержанно. – Что ж вы, уважаемые, человека совсем заморили? Посмотрите, он же с ног валится, его видимо «обнимает» вовсю, а вы его еще не кормили! Елена Васильевна, налейте скорее Даниле Алексеевичу, да приготовьте постель.

Три тарелки, словно по волшебству, появились на столе, исходя завитками ароматного пара. Тут же – порушенный крупными ломтями хлеб, розоватое на срезе сало, длинные перья лука и запотевший хрустальный штоф.

Давыдов улыбался и гудел как колокол, сыпя прибаутками, Лискин же, напротив, был странно тих и только сноровисто орудовал ложкой, да быстрым взглядом ловил каждое движение Василия.

Как только Данила опрокинул рюмку, самогон плотной пеленой укрыл его сознание, мир схлопнулся до размеров миски с красным наваристым хлёбовом. А последние ложки Данька дочерпывал уже совершенно «на автопилоте».

Кто-то – наверное, хозяйка, увел его в темную спальню, где он и упал, подобно подрубленному дереву, на пахнущие морозом и ветром простыни.

Утро было похоже на теплую кошачью лапу.

Мягко тронув сознание, долетели приглушенные голоса, солнце, пробившись сквозь узорную кисею, грело щеку, запах топленого масла и свежего молока щекотал ноздри. Данька потянулся и внезапно почувствовал себя бесшабашно счастливым, он замычал, выгибаясь, и вытянул растопыренные пальцы.

Со двора доносилось задорное чириканье, клохтанье кур, да перебрех собак. Данила сел и спустил ноги на палас. Он был в комнате один, если не считать важного серого кота, сидевшего на стуле, прямо на Данькиных брюках.

- Привет! – сказал Данька коту.

Кот посмотрел на него долгим взглядом и неожиданно подмигнул.

Потом встал на лапы, потянулся, спрыгнул на пол, и начал тереться о Данилины голые ноги, обвивая хвостом и бодая теплой головой.

Данила погладил тепло-мягкого зверя, затем встал, еще раз потянулся и произвел несколько движений, которые с определенной натяжкой можно было бы назвать утренней зарядкой.

Как только кровь быстрее побежала по жилам, тут же начался очередной «приход». Мир навалился, миллионами ощущений, звуков и образов, в ушах зашептали, чужие мысли потоком хлынули в голову, краски цветным кружевом, обволакивали сознание. Данька обмер, кружась в этом вихре, зажмурил глаза, хватаясь за обрывки собственного «Я». Потом откуда-то из глубины начала подниматься спортивная злость на себя, на свою слабость, на то, что его собственный дар берет верх над его же разумом.

Данька напрягся, разгоняя цветной вихрь, потом встал прямо, опустил руки, которых почти не чувствовал, и постепенно, шаг за шагом, начал полузабытое упражнение с внутренней энергией, вспоминая все, чему учился на занятиях йогой еще в институте. Первые шаги были шагами по зыбкой трясине.

Однако через некоторое время, Данила почувствовал свое тело, мысли потекли спокойнее, образ и звуки наваждения поблекли и отхлынули, освобождая его разум. Медленно, очень медленно, чувственная мешанина начала упорядочиваться. Звуки лепились к образам, вкус, цвет и запах находили друг друга, складываясь в осмысленные картины.

Данила вспотел, но, превозмогая слабость в коленках, отделил картинки друг от друга, упрятав каждую из них по отдельным ящичкам огромной картотеки, которую он специально представил в своей голове.

Аккуратно закрыв ящички, он позволил себе немного расслабиться и плюхнулся на кровать, все еще не спуская внутреннего взора с непослушных видений.

Вроде, все было спокойно.

Данька приоткрыл один глаз, мельком взглянув на привычный мир – ничего. Тогда он открыл второй глаз и оглядел комнату – одна из ячеек картотеки дрогнула, но не более того. Тогда Данила снова закрыл глаза и самостоятельно выдвинул один ящичек. Внутреннему взору тотчас открылась картинка. Он видел все так, как будто смотрел немного сверху и справа.

Илья возле бани рубил дрова. Рядом стоял Василий и молча курил, сбивая пепел о поленицу. Щепки разлетались из-под топора, и Данька чувствовал их запах, запах разогретого человеческого тела и тонкий сладковатый запах дымка от странной черной сигаретки Камчи. Глухо ухал Давыдов, опуская топор на полешко, звенел металл, и трещало разрываемое им дерево.

Камча повернулся вдруг, и уставился прямо «в глаза» Даниле, ослепительно блеснув зубами. Данька стушевался и захлопнул ящичек в своем мозгу. Он распахнул глаза, тряхнул головой и встал, чувствуя радость и страх одновременно.

- Черте-что! – сказал он коту.

Тот задрал голову и хрипло мяукнул, устремляясь к двери. Данька улыбнулся и начал одеваться. Ему стало весело, он поймал кураж, как тогда, в детстве, когда отец научил его ездить на двухколесном велосипеде. Одевшись, он вышел из комнаты, в поисках заветного места, посещение которого составляло сейчас насущную необходимость.

Туалет, как и следовало ожидать, оказался во дворе, и Данька, накинув куртку, побежал по скрипучему снегу двора, помахав рукой Илье и Василию, в складывающим поленицу возле баньки. Справив нужду, он вернулся в дом. В прихожей он столкнулся с Лискиным, тот кивнул ему, оглядывая с ног до головы.