Неживая, Немертвый (СИ)

— Уверяю, ты будешь впечатлена.

========== Лучшее доказательство ==========

Тишина была настолько плотной, что даже звук шагов в ней умирал, так и не успев возникнуть. Беспокойная, давящая на уши, она рождалась не из отсутствия всякого шума, а из бесчисленного переплетения звуков настолько тонких, что даже обостренный слух вампира не способен был в полной мере их различить.

Где-то там, в реальном мире, в котором осталось лежать на шелковых подушках гроба его тело, уже рассвело, однако для графа наступление дня означало лишь погружение в еще более непроницаемый мрак.

Фон Кролок так и не смог привыкнуть к этому царящему в «вампирском сне» безмолвию, как не смог привыкнуть и к абсолютной темноте, в которой взгляду не за что было зацепиться.

Это даже нельзя было назвать «чернотой», поскольку цвет здесь отсутствовал и, если бы граф закрыл глаза, во тьме под его сомкнутыми веками было бы больше красок и жизни, чем в этом зияющем «ничто».

Однако Кролок никогда не позволял себе зажмуриться, по возможности бесстрастно глядя в пустоту, путь через которую он прокладывал год за годом.

Он знал — у этого пути нет конца, знал, что никогда не достигнет цели, какой бы она ни была. И все равно шел, потому что остановиться — означало бы сдаться, позволить темноте наполнить себя окончательно, превратив все то, что еще осталось в нем от человека, в собственное подобие.

А граф фон Кролок не привык отступать. Ни на полях сражений, где, равнодушно уткнувшись лицами в жесткую и пыльную, пропитанную кровью землю, остались многие из тех, кого он когда-то знал. Ни при дворе эрцгерцога Карла, где под прикрытием роскоши велись поединки умов и коварства, зачастую куда более жестокие, чем самая кровопролитная бойня.

Когда-то он думал, что только смерть сумеет положить конец его борьбе за то, чтобы его наследники могли по праву гордиться родовым именем Кролоков.

Как показало время, смерть всего лишь изменила цели его «боя». На этот раз граф сражался не за честь, не за будущее и даже не за жизнь, угасшую в его теле двести восемьдесят лет назад, а за крупицы прежнего себя, которые время и смертельный холод так и норовили уничтожить.

В непроницаемом мраке граф сделал шаг, за ним еще один, а за ним еще и еще, ровно и беззвучно двигаясь вперед, как делал это каждый день, ни на секунду не поддаваясь искушению просто замереть на месте и признать всю бессмысленность и тщетность своих действий. Давно уже прошло то время, когда он метался в этой пустоте, сначала в поисках выхода, затем — в попытках хотя бы определить границы своей «тюрьмы».

Именно здесь фон Кролок последовательно проходил через все те чувства, которые свойственны смертным: страх, гнев, отчаяние, уныние, надежда — все это выплескивалось в окружающий мрак и бесследно исчезало в нем до тех пор, пока не осталось ничего, кроме упрямства, которое, благозвучия ради, люди называли «силой воли».

Возможно, именно она стала причиной того, что графу хватало сил бодрствовать, когда все остальные предпочли смириться и погрузиться во тьму без остатка.

Может статься, именно она помешала ему умереть до конца, заставив переродиться, ради того, чтобы с наступлением рассвета умирать и снова продолжать свой упорный путь в никуда.

— Я же говорила, что душа вампира после инициации не исчезает.

В непроницаемой тишине, всегда царившей здесь, донесшийся откуда-то сбоку голос показался фон Кролоку настолько громким, что у него мгновенно зазвенело в ушах.

Хотя, возможно, виной тому был вовсе не резкий звук, а то, что здесь этот звук был абсолютно невозможен.

Все еще не веря в происходящее и при этом боясь убедиться, что все это — лишь игры его сознания, граф фон Кролок сделал то, чего ни разу не делал за все годы своего посмертия — остановился.

*

Хозяйская гостья безропотно съела предложенный завтрак, как обычно, поблагодарив Куколя за труды, чем изрядно его порадовала. Живые люди в замке появлялись редко, как правило, лишь за несколько дней до бала, и общаться с вампирским слугой не стремились. Одурманенные зовом графа, они пребывали в неизменно восторженном состоянии, лишь изредка обращая внимание на присутствие Куколя, полностью захваченные предвкушением праздника, на котором им была уготована роль главного блюда. В деревне же, куда он время от времени выбирался за покупками, народ и вовсе шарахался от уродливого, в три погибели согнутого человека, облаченного в криво сидящий на нем овчинный тулуп.

Фрау Дарэм тоже нельзя было назвать разговорчивой особой, однако эта женщина относилась к нему так, как если бы видела перед собой совершенно обычного, нормального человека, с которым можно обменяться ничего не значащими замечаниями относительно погоды, прояснить интересующий ее вопрос или, как в случае с завтраком, показать, что она ценит его кулинарные усилия. Она даже попыталась однажды помочь ему на кухне, однако Куколь ясно дал понять, что помощь ему не нужна — от него, как от слуги, и так требовали слишком мало, чтобы он позволил кому-то взять на себя хотя бы часть его дел.

Дарэм восприняла этот протест с абсолютным спокойствием и о помощи по хозяйству речи больше не заводила: тихо бродила по замку или спала, восстанавливая силы после ночных бдений с Его Сиятельством.

До появления в замке живой гостьи, граф по ночам обычно либо отправлялся на прогулки по окрестностям, либо проводил время в библиотеке или гостиной за чтением или долгими разговорами с сыном, а порой и просто глядя на пылающий в камине огонь неподвижным, отрешенным взглядом.

С приближением ежегодного бала дел у фон Кролока прибавлялось, и он становился куда более собран и деятелен — охота за новой жертвой, насколько знал Куколь, была делом весьма тонким и изощренным, требующим от его хозяина терпения и изобретательности.

Однако, стоило Их Сиятельству притащить в замок фрау Дарэм, как в годами неизменном распорядке «жизни» хозяев замка произошли серьезные перемены.

Странно было то, что женщина эта явно не была одурманена — уж что-что, а последствия вампирского очарования горбун ни с чем бы не перепутал. Однако общество вампиров она воспринимала с тем же спокойствием, с каким реагировала на внешность Куколя: вместо того, чтобы затаиться в личных покоях фон Кролока, щедро выделенных ей для проживания, эта особа по ночам вела с хозяином замка долгие беседы.

Вот, скажем, вчера. Бродили вдвоем по темным коридорам, переговариваясь негромко, а затем почти до рассвета засели в библиотеке. И разговоры какие-то странные — Куколь из любопытства послушал немного. О каких-то тропах, инквизиции, материях и энергиях, о ритуалах и демонах, о философии с религией, о книгах. Вампирский слуга отчаялся что-либо понять и оставил свои попытки разобраться в происходящем в тот момент, когда Их Сиятельство сказал, что где-то здесь на полках стоит какой-то «Лемегетон» (1), на поиски которого они с Дарэм тут же и отправились куда-то в глубину библиотеки.

Черт его, графа, разберет, что за новое развлечение он себе завел так неожиданно. Главное, чтобы доволен был, а остальное — не его, Куколя, забота.

Однако сегодня странностей в поведении хозяйской гостьи обнаружилось еще больше, чем раньше. Расправившись с завтраком, женщина принялась бродить по замку, изредка что-то бормоча себе под нос. Подметая подолом своего унылого серого платья каменные плиты пола, она обошла сначала восточное крыло, потом переместилась в западное. На одни комнаты она бросала лишь беглый взгляд, в других останавливалась, закрывая глаза, и на некоторое время замирала в неподвижности.

Заинтересованный и настороженный этими блужданиями Куколь старался не выпускать женщину из виду, один раз даже спросив, что именно она ищет, однако Нази отделалась лишь коротким «Найду — скажу», и горбун посчитал за лучшее просто понаблюдать со стороны.

Непонятные поиски Дарэм завершились в дальней части западного крыла замка, в зале со сводчатым потолком и узкими витражными окнами, из которых на мраморный пол падали расцвеченные лазоревым и алым лучи бледного зимнего солнца. Окинув взглядом затянутые паутиной своды, начисто содранную со стен штукатурку и пустую, некогда украшенную позолотой нишу у восточной стены, она шумно потянула носом и сказала: