Телешоу «Научи меня любить» (СИ)

ГОР принимает меня с легкостью, с которой нож разрезает на куски подтаявшее масло. И я учусь у членов новой команды очень многому. Главным образом, как производить впечатление нормального парня, когда ты далеко не нормален. Меня учат улыбаться.

— Если ты хочешь, чтобы улыбка была правдоподобной, выгляди идиотом, — говорит Хитрый. — В придурковатость человека всегда верят с большим удовольствием.

— Когда видишь кровь, представляй, будто это манная каша или кабачки или что ты там не любишь, — советует Пьянь. — Чтобы зеленеть и, возможно, блевать. Ты же нормальный и литры крови должны тебя отвращать, а не мотивировать к действиям.

— Демонстрируй свою слабохарактерность, — предлагает Буйвол. — Если люди решают, что ты чмо, обратной дороги уже не будет.

Я как прилежный ученик пользуюсь советом каждого. Улыбаюсь как идиот, зеленею от вида крови и строю из себя этакого простачка до тех пор, пока это не входит в привычку. Жаль, что внешние изменения почти не действуют на внутреннее состояние. Я все еще не понимаю, было ли уже все происходящее со мной в данный момент, будет ли или наступает прямо сейчас.

Все свои приемы придурковатости я демонстрирую Святой — единственной девушке в команде. Единственной, в глазах которой еще теплится жизнь. И руки ее внезапно не по локоть в крови. Лишь ТехноБогу известно, как она сюда попала, но все воспринимают ее равной, хотя и знают, что она не пережила и сотой части той боли, которую переживают день за днем они сами. Она как луч света в кромешном мраке, царящим в ГОР даже в самый солнечный день. Единственная, кто не заслуживает смерти.

— Иногда я думаю, что такие люди, как мы, рождены, чтобы умереть, — пьяно бормочет Пьянь, улыбаясь так, будто бы только что огласил хорошую шутку.

— Должны гнить в земле, — смеется Хитрый, вертя в руках кубик Рубика.

— Сдохнуть бы хоть на пару часиков, — зевает Медведь, часами пропадая на сайтах гробов.

И что же вас здесь держит, вертится вопрос у меня на языке.

Но я знаю ответ.

Так они издеваются над собой. Потому что пребывание в этом мире — их наказание за все прегрешения. Самодельный Ад со всеми необходимыми прибамбасами…

— Хэй, хмурый, — окликает меня Повар, помешивая бурлящую в котелке кашу. В каждой семье мне давали разные клички. — Ты когда-нибудь вообще улыбаешься?

— Я постоянно улыбаюсь, — возражаю я и в доказательство с усилием растягиваю покусанные в кровь губы.

— Нет, — качает головой Повар, который иногда практикует поварские способности на людях. — Я говорю об искренней улыбке, а не об этом.

— Ты слишком замкнутый, — неодобрительно качает головой Химера, отдыхая после расстрела целой шаблы детей. Они, как она утверждает, могли нас сдать.

— Меня все устраивает, — кидаю я.

— Дорогой, не расстраивайся, — шепчет мама. — С твоей подружкой все будет хорошо!

— Угу, — не верю я.

— Сынок, может скажешь мне правду? — почти молит Сивый.

Правду.

Правда в том, что не было никаких грабителей. Никаких террористов. Никаких несчастных случаев. Я боюсь произносить это вслух, беспокоясь о том, что реальность, такая изменчивая и хрупкая, поползет по швам.

Правда в том, что мой отец педофил. Меня не трогает, но любит поиграться с моими одноклассницами. За это я одариваю его восемнадцатью ножевыми ранениями. Одиннадцать в корпус. Три в лицо. Четыре в пах. Мне тринадцать, но я знаю цену наказанию.

Правда в том, что моя мать — бессердечная сука. Она знает о предпочтениях отца и закрывает на это глаза. Делает вид, что ее это не касается. Я перерезаю ей глотку.

Правда в том, что Философ насильник.

В том, что Химера садистка, которая получает удовольствие, причиняя боль детям.

В том, что Пуля тренировал свои таланты на домах престарелых.

— Ты когда-нибудь вообще улыбаешься?

Улыбаюсь, когда отрубаю Повару голову и кидаю ее в котелок с геркулесом.

Улыбаюсь, когда дарю Пуле пулю.

Улыбаюсь, когда затыкаю глотку Философу.

Улыбаюсь, когда режу Мясника.

У меня есть маленькая металлическая коробочка. В нее я складываю Воспоминания о том, что я делаю. Фотография сына и мужа Химеры. Браслет удачи Мясника. Разноцветные пластыри Пули.

Медведь знает, что я натворил, и обещает, что если моя личная Справедливость доберется до кого-то из его ребят, его Справедливость доберется до меня. И я счастлив, словно ребенок. Потому что он сможет сделать то, что не получается сделать мне самому. Убить меня.

Ведь это я пырнул себя ножом.

Я стрелял себе в голову.

Я облил себя бензином, закурил одну из вонючих папирос Философа, а затем потушил окурок о собственные ноги.

— Бесполезно, — говорит мне Черный, наблюдая, как я начинаю гореть.

— Ты же знаешь, что все равно выживешь, — вздыхает Белый.

Но я оптимист. Я надеюсь на лучшее. Я надеюсь умереть.

— Ты выбрал себе новое имя? — какого это, Сивый, сидеть напротив убийцы, подозревать правду, но отпускать его из-за отсутствия доказательств?

— Я возьму имя сына Химеры, — решаю я.

— Эй, земля, ты в этой реальности? — машет у меня перед глазами рукой Святая. Интересно, что ей надо на этот раз? И это прошлое? Будущее?

— Настоящее, — подсказывает Черный, прислонившись к двери.

— И нам нужна твоя помощь, — говорит Белый, хватая меня под руку.

Химера сидит в углу убежища и с любовью касается кончиками пальцев глянцевой поверхности фотографии.

— Какой симпатяга, — улыбаюсь я, взирая на улыбающуюся мордашку с фото.

— Да, мой родной и самый лучший. Скорее бы вернуться к нему, — вздыхает женщина.

— Вернешься, — успокаиваю я ее, зная, что Нет. Приговор я ей уже вынес. — А как его зовут? — спрашиваю я не из интереса, а просто, чтобы поддержать разговор.

— Его зовут Кристиан, — улыбается Химера. — Мой любимый сынишка Крис.

====== Глава 56. Сосуд и кленовый лес ======

«…ТехноБожественная битва продолжалась не один день,

Не одну ночь,

Силы ТехноБогов иссякали,

Но оставались равными.

Май умирала,

Нэй умирала,

Но ТетоМир грозил продолжать существовать

Даже после их кончины,

Оспаривая значимость ТехноБогов,

Насмехаясь над их существованием.

И Май это не понравилось.

А дабы проучить не только собратьев,

Но и смертных,

Она собрала оставшиеся силы и проговорила:

„Да будет проклят этот мир цикличностью,

Из которой люди никогда не смогут

Вырваться,

Переживая одни и те же жизни,

Загнивая без глотка свежего воздуха.

Да падут Высшие ТехноБоги

С Сэнтовского Сада,

На землю грешную,

Да станут они смертными, несущими боль и разрушение!“

И сказала Нэй, пытаясь предотвратить неотвратимое:

„Да будут души их бессмертные,

Перерождаться во плоти раз за разом,

Поколение за поколением…“

И сказала Май:

„Да будут руки их всегда в крови,

А жизнь: лишь чередой боли и страданий.

Да будут молить они о смерти,

Но не получать упокоения в ее лице…“

И сказала Нэй:

„Да будут тянуться они друг к другу

Сквозь время…“

И сказала Май:

„Да станут Низшие ТехноБоги пищей для человеческого прогресса,

Энергией, силой, пламенем,

Которое, в конце концов,

Сожжёт все живое дотла…“

И сказала Нэй:

„Да будет забвение их раем…“

И сказала Май:

„Да будет каждое воплощение сестры моей Нэй

Страдать от того,

К чему посмела склонить меня.

Да будет проклята она кровосмешением,

Пока я вновь не верну себя,

Пока я сама не покончу с ней…“

И ТехноБоги исчезли…»

Отрывок из МетаБиблии, глава последняя: «Битва», отрывок 11: «Проклятье»

— Эй, хватит витать в облаках! — одернула Криса Ксин, хмурясь. — И дай мне уже анализатор, — протянула она требовательно руку. Крис понятия не имел, о чем идет речь, и подозревал, что и сама Ксин не совсем понимает, что же ей нужно. Она лишь пыталась продемонстрировать бурную деятельность саперной группы, которую они весьма скверно изображали перед лысым охранником с козлиной бородкой и маленькими злыми глазками.