Телешоу «Научи меня любить» (СИ)

Дело в том, что за свою не очень долгую жизнь я умирал шесть раз. Первый — когда я родился. Меня еле спасли. Но мама говорила, что в нашем роду это нормально. Якобы каждый в нашем поколении рождается мертвым. А потом оживает. Некое семейное проклятье, говорила она.

Я не верю в проклятья.

Я сам — проклятье.

Вторая встреча со смертью происходит, когда в дом моих родителей врываются грабители. Отца закалывают ножом, матери перерезают горло у меня на глазах, я отделываюсь поспешным ударом в грудь. Лезвие проходит всего в паре миллиметров от сердца. Меня спасают. Следующие четыре раза я умираю вместе с отрядами, частью которых являюсь. Только я затем возвращаюсь, а мои сослуживцы — нет. Солдаты, как ни странно, до страшного суеверны. После последней миссии, которую мы проваливаем с прошлыми спутниками, все отряды, в которые меня определяют, отказываются работать со мной. Дескать, я приношу несчастье. Забираю удачу окружающих себе. Счастливчик, высасывающий счастье из других. Только вдумайтесь, какая глупость.

Лишь Химера соглашается взять меня под свое заботливое крыло. Высокая, статная блондинка с длиннющими волосами, которые она всегда собирает на затылке в толстую шишку. Лучший командир, который только у меня был, если сравнивать с предыдущими отрядами. Она удивительным образом проявляет сочувствие, ломая тебе руки. Заставляет прогнуться под себя, смотря на тебя почти с материнской любовью. Поразительная женщина. Никто и никогда не сомневается в ее решениях, ее приказы исполняются беспрекословно. Только такая собранная железная леди может держать под контролем разношерстную компанию сплошь из одиночек, которыми мы являемся в Одиннадцатом. Это номер нашего отряда. Если бы не она, вояки перестреляли бы друг друга через пару дней, честное слово. И Философа убили бы первым. За слишком длинный язык.

— А другие называют Счастливчиком. Три провала и каждый раз ты умудряешься единственным выйти сухим из воды. Подозрительно, — хмурится Философ, очередной клуб вонючего дыма выдувая в мою сторону.

— О да, сухим — это уж точно, — смеется Химера, занимаясь чисткой своей винтовки. Она чистит ее при любом удобном случае, заботясь о ней как о ребенке. Тем забавнее осознавать, что ее маленький сынишка сейчас в тысячах километрах отсюда и уже полгода как не видел мать. Впрочем, не стоит винить в этом Химеру. Работа, что б ее. Зато женщина перед сном всегда вытаскивает из нагрудного кармана маленький помятый клочок бумаги — фотографию, на которой запечатлены ее сын и муж. Она никогда не говорит, как скучает по ним, но это и не обязательно: смертельная тоска читается в ее взгляде каждый раз, когда ее голова не занята обдумыванием стратегии дальнейших действий отряда.

— В последний раз, если мои источники верны, его нашли с пулей в виске. Он выжил каким-то чудом! — продолжает Химера. Она не знает, что каким-то чудом я выживаю Каждый раз. После каждого случая врачи в один голос твердят: «Ты был на волоске! Еще минута и тебя бы не стало! Ты умер, но мы успели вновь запустить сердце!» Говорят, а потом ждут благодарности. Будто я действительно должен радоваться, что моя очередная «семья» мертва, а я словно прикован к этой чертовой жизни. Будто мотаю срок в этом чертовом мире.

Предполагаю, что я в некотором смысле бессмертен. Возможно благодаря каким-то высшим силам. Либо всему виной случай. Не важно. Главное, что, что бы со мной не произошло, меня всегда успевают спасти.

Химера и ее подразделение становятся моей новой семьей. Уже пятой, если брать в расчёт биологическую. Они для меня всё. Каждый уникален. И Мясник, что получил свою кличку из-за любви к ножам, и Пуля — лучший снайпер не только в нашем подразделении — во всех подразделениях. И Философ, который не умеет молчать. И Химера, всегда спокойная и уравновешенная, но такая пугающе изменчивая. Я не люблю привязываться к соратникам, но каждый раз совершаю одну и ту же ошибку. Тем больнее их терять. Видимо, я тоже упиваюсь своим горем.

Эс7 — одна таблетка перед едой.

Сугирит1-0 — две таблетки за пару часов до сна.

— На вас напали ночью? — уточняет Сивый. Я киваю. — Химеру и Пулю застрелили, Мясника и Философа зарезали. Тебя пырнули ножом в бок, — он не спрашивает, скорее констатирует факт, но я вновь киваю. — Затем вас облили бензином и подожгли. — Третий кивок. — Ты же понимаешь, что чудом остался жив?

Он не произносит «опять», но это читается в его взгляде. Еще бы мне не понимать.

— Не подумай ничего лишнего, — продолжает Сивый, перелистывая страницу за страницей в моем личном деле. В деле, в котором почему-то не упомянуто, что я никогда не думаю лишнего, только самое необходимое. — Надеюсь, ты осознаешь, что ни в одно подразделение тебя больше не возьмут?

Конечно, осознаешь. Будь я на их месте, я бы тоже себя не взял и правильно бы сделал.

— Выходит, я уволен? — спокойно уточняю я.

— Сынок, с такими навыками, какие имеешь ты, мы не позволим тебе гнить в каком-нибудь супермаркете.

Конечно, такие как я гниют в братских могилах, без имени, без прошлого, ни единого воспоминания. Это ты имеешь в виду, Сивый?

— И что же дальше? — спрашиваю я, хотя мне совершенно это не интересно. Колотая рана в боку все еще ноет. Ноги, руки и часть тела туго перебинтованы от операции по пересадке искусственной кожи. Врачи обещают, что от ожогов не останется и следа. Будто меня на самом деле волнует это. Стерев следы на теле, вы не сотрете мне память. Хотя военный мозгоправ считает иначе. Он прописывает мне целую гору военных медикаментов, которые по его совету мне лучше бы принимать следующую тысячу лет, чтобы не съехать с катушек. В конце концов, я представитель третьего поколения, а у нас, как известно, крыша протекает с пугающей регулярностью. Я молчу, слушая мозгоправа. Молчу, слушая Сивого. Не стоит им знать, что точку невозврата я давно преодолел.

И я пью Эс7 на завтрак.

Топол89 на обед.

Сугирит1-0 на ужин.

Кирилюр перед сном.

ФаТ53 перед приемом ванны.

Сигсил в случае, если просыпаюсь ночью от кошмара.

Такие препараты не найти в гражданских аптечках. И ни слова не обнаружится в сети. Так что меня можете считать элитой, на которой, как на лабораторной крысе, проверяют десятки экспериментальных лекарств, прикрываясь тем, что я якобы болен. Хотя все мы прекрасно знаем, что болен не я один. Мы давно уже больны все без исключения. И от этой болезни лекарства нет.

Из-за таблеток (а может быть они и не причем) мозг туманится, мысли путаются. Я сижу перед Сивым, но одновременно с тем сижу перед мозгоправом, моргаю — и я уже в полуразрушенном здании напротив Философа, вещающего, что имена, данные нам от рождения, не что иное, как клеймо.

— А вдруг меня назовут Победителем, и что же мне тогда делать?! — возмущается он.

— Побеждать? — предполагаю я, точа нож.

— А если я не хочу побеждать?!

— Разве найдется хоть один человек на этом белом свете, который бы не хотел побеждать? — удивляется Мясник. Он самый большой из нас. Настоящая гора мышц. А лицо смазливое. Поэтому смотря на него, у меня каждый раз возникает раздражающее ощущение дисгармонии.

— Ситуации бывают разные, — бросает Химера со странной интонацией в голосе.

— Я рад, что не знаю ваших настоящих имен, — не обращая внимания на настроение лидера, не успокаивается Философ. — Они мне не интересны. Быть может, Мясника зовут как-нибудь по-идиотски, типа Пита или Билла? С такими имечками автобусы водить да траву косить. Это нехило подпортило бы его репутацию. Мясник может не быть ни Биллом, ни Питом. Но Мясник не может не быть Мясником. Разве я не прав, Безликий? — поворачивается он ко мне, и я вижу нож в его левом глазу. Тот самый нож, которым его убили после.

— Так что со мной будет? — выдыхаю я облачко пара в сторону Сивого. В комнате чертов мороз. У меня стучат зубы. На волосы оседает иней. Но Сивый этого не видит. Сивый живет совершенно в другом мире, отличном от того, в котором существую я.