Темные дни, черные ночи (СИ)

- Я люблю тебя, Румпель, но рядом с тобой я теряю себя. Моя Тьма – это не просто часть меня, это и есть я сама. Долгие годы я билась за право быть собой, сражалась с матерью, с другими злодеями, с героями, с тобой, даже с моими собственными демонами. И я не хочу стать очередной погрязшей в соплях раскаяния героиней. Это не по мне, Румпель. Твоя любовь дает мне силы, но этот город убивает меня. Здесь все однозначно, все просто: либо ты раскаиваешься и живешь спокойно, либо погибаешь. А со мной никогда не было просто. Умирать я не хочу. И уступать даже самому большому чувству, которое испытываю к тебе, дорогой, тоже. Прости.

Он кивает. Что он может сказать еще? Имеет ли право отговаривать ту, которая всегда все решает сама? Хочет ли изменить ее до неузнаваемости, сделать той, кем она не является? Нет. Он любит ее со всей ее Тьмой. Любит именно за ее Тьму. И не имеет права просить ее о чем-то другом. Она и так дала ему все, что могла. А может – еще больше.

Только теперь она осторожно освобождает свою руку из теплого плена его пальцев. Подумав и теперь уже не пытаясь скрыть тяжелого вздоха, эхом вырвавшегося из груди, снимает с пальца кольцо – то самое, с черным бриллиантом, что он подарил ей однажды, когда она еще была его ученицей.

Когда между ними все только начиналось.

- Что ты делаешь, Круэлла? – качает головой он, отталкивая ее дар, который она так не хочет ему возвращать. – Это кольцо по праву принадлежит тебе. Оно твое. Я не возьму.

Упрямо закусив нижнюю губу она снимает сережки, едва не оторвав мочки ушей, тут же покрасневшие, зажмурившись, кладет ему в ладонь и их и, сжав его пальцы, одергивает руку, словно бы угодила в кипяток – чтобы не передумать.

Отчаянно выдохнув, он касается ее губ страстным, глубоким, кажется, нескончаемым поцелуем, на который порывом отвечает и она, прижавшись к нему.

Оторвавшись только потому, что нечем дышать, Румпель ищет ее взгляда, моля глазами о пощаде, больше всего на свете жаждя, чтобы она осталась, не убегала отсюда. От него.

- Я тебя еще увижу когда-нибудь? – спрашивает он, почти не надеясь на это, и порывисто сжимает в объятьях ее лицо.

Крохотная, едва заметная, прозрачная слезинка теряется в бархате ресниц, однако, Круэлла замечает ее, быстро смахивая рукой.

- Я дала тебе свой адрес в Нью-Йорке. Ты всегда можешь приехать, дорогой – спокойно отвечает она.

- Что ты там будешь делать? - качает головой он, проклиная себя за собственную слабость и что не может загрести своенравную возлюбленную в охапку и не отпускать никуда до конца их дней.

- Жить – коротко бросает она. Он хотел бы услышать что-то большее и куда более конкретное, да вот только точно знает – она не любит планировать и не мастер сантиментов. Она другая.

Он снова бросает на нее полный любви и пронзительной, кричащей нежности взгляд, надеясь прочесть там те самые чувства, что испытывает к ней сам. И видит их, читает их в этом взгляде цвета утренней небесной лазури, который, оказывается, способен не просто говорить, но кричать о любви.

Склонившись над ним, она дарит ему долгий, теплый поцелуй. Горячее дыхание все еще щекочет его губы, когда, улыбнувшись на прощанье, она тихо и абсолютно уверенно, как будто бы это – единственная истина, не требующая доказательств, говорит:

- Спасибо тебе, Румпель. Ты – самое лучшее, что было в моей жизни. Самое лучшее, что в ней есть.

Он кивает. Он еще держит ее за руку, когда она отходит, ее пальцы все еще лежат в его руке, цепляясь за нее, как за последнюю ниточку, последнюю надежду, она вскидывает голову, чтобы не показывать нахлынувшие на нее чувства, и их взгляды до последнего прикованы друг к другу, как будто цепями.

Когда она все же садится в машину, тут же нажимая на газ, он отворачивается, чтобы стереть со щеки еще одну предательскую слезу, покрупнее первой, что вырывается наружу, орошая сухую кожу.

Заведенный мотор ревет и фирменный «Зиммер» разворачивается в сторону городской черты, унося ее от него.

Она открывает окно и беспечно машет ему рукой в красной перчатке и, как может видеть Румпель, улыбается. Почти искренне. Почти счастливо.

Он одиноко стоит посреди главной улицы все то время, пока может видеть ее издали и слышать рев мотора ее авто. А когда ветер и шум дороги уносят от него последнее напоминание о Круэлле, он кладет возвращенные ею украшения с черными бриллиантами в карман пальто, ближе к сердцу и направляется в сторону своей антикварной лавки.

У него еще есть дела. Немного, но есть. Но скоро он их закончит.

И только он один знает, что будет делать после этого.