Игра на двоих (СИ)

До Квартальной Бойни остается два месяца, а значит настало время объявить правила новой Игры. Провести границы, которые Капитолий перешел на этот раз. Когда Сноу, после долгих вступлений, наконец извлекает из шкатулки желтоватый от старости конверт и, аккуратно вскрыв его, зачитывает содержимое, я понимаю, что в этом году обозначить рамки даже не пытались.

Двадцать Пятые Игры. Жители Дистриктов собственноручно подписывают смертные приговоры своим детям. Победители? Только один выживший.

Пятидесятые Игры. Минотавр требует в два раза больше юных жертв. Победители? Хеймитч, полусумасшедший пьяница, потерявший все.

Семьдесят Пятые Игры. Новые трибуты будут избраны из числа оставшихся в живых в прошлые годы. Победители? Их не будет.

Мы — Победители. Мы — сильнейшие. Мы — надежда. И нас уничтожат, ведь Капитолий не дает надежду, а только отнимает ее.

Я еще долго смотрю на погасший экран. Глаза не видят, уши не слышат. Крик матери долетает до меня лишь слабым эхом. Ладонь пронзает тупая боль. Перевожу взгляд на руку и сквозь окутавший меня туман вижу, как пальцы судорожно сжимают шахматную фигурку. Я уже знаю, какую. Раскрываю ладонь. Ну, конечно. Пешка. Мы все — жалкие пешки. Нам никогда не стать ферзями.

Фигурка летит на пол, а я медленно встаю и, еле переставляя ноги, иду к двери. Никто не бросается вслед за мной. То ли родители понимают, что ничем не помогут, то ли не понимают вообще ничего из того, что здесь только что произошло. Как и я. Выхожу за порог, останавливаюсь на верхней ступеньке. Тихо и темно. Взгляд бездумно скользит по застывшему небу, качающимся верхушкам деревьев, темным крышам домов, узкой дороге и останавливается на фигуре, появившейся передо мной так неожиданно, будто выросшей из-под земли. Хеймитч. Стоит у подножия лестницы и смотрит на меня, не говоря ни слова. Руки в карманах, плечи сгорблены, словно на них опустилась вся тяжесть мира. В глазах — не лед, но мертвая, обжигающе-холодная пустыня.

Спускаюсь, подхожу к нему. Не знаю, что должна сказать или сделать. Сейчас все будет лишним, ненужным, неважным.

— Кажется, нас догнали, Хейм.

— Похоже на то.

Это до смешного нелепо, но в глотке пусто — ни смеха, ни крика, ни слез. Немного грустно, и все. Я молчу. Он молчит вместе со мной. Мы не успели сделать и шага в сторону свободы, как на плечо опустилась тяжелая рука вездесущего Президента.

========== Глава 41. Сыграем на бис? ==========

Время идет, но мы не замечаем его хода. Так и стоим друг напротив друга, опустив головы, словно две ледяные статуи скорби. Не знаю, сколько секунд проходит, прежде чем Хеймитч протягивает руку и берет мою ладонь. Его кожа такая холодная, что кажется, будто кровь в венах давно застыла. Наверное, так и было, когда он услышал о возвращении на Арену. Еще одни Игры, двадцать с лишним лет спустя. Каково это? Проще, но сложнее. Я не думаю ни о себе, ни о нем, но только о нас. Капитолий хочет, чтобы мы убили друг друга. Поднимаю глаза и сразу ловлю искорки смеха в ответном взгляде напарника.

— Прикидываешь, куда всадить нож? Давай сразу в сердце.

— Будь уверен, уж точно не в спину, — голос тверд, как клинок, спрятанный в потайном кармане.

— Спасибо и на этом.

— Не за что.

Между нами вырастает стена. Нас двое, а выживет только один. Ментор, не ты ли учил меня, что человек человеку — волк? Мы убьем всех, в этом я не сомневаюсь. Мы убьем всех и останемся вдвоем, а что случится после? История счастливого спасения Китнисс и Пита не повторится. Мы не покоримся, не прогнем спины под последним ударом. Впервые за всю жизнь мое желание жить слабеет и отходит на второй план. Меня нет и моей жизни нет, есть «мы» и «наше» Хеймитч думает о том же и в одно мгновение рушит крепость отчужденного молчания. Дергает меня за ладонь и я, не помня как, оказываюсь прижатой к нему. Прячу лицо у него на груди, смыкаю руки вокруг талии. Внезапно нахлынувшая боль так сильна, что сбивает меня с ног. Шок проходит, и я в полной мере осознаю, чего нам будут стоить эти Игры. Нас убьют. Сноу не допустит, чтобы хоть кто-то вышел Победителем.

Хеймитч гладит меня по волосам и ругается сквозь зубы. Я, уже скорее по привычке, думаю о том, что будет, если нас услышат, но обрываю себя на полуслове. Ничего не будет. Нечему быть.

— Ментор?

— Чего опять? — ворчит он. — Только не говори, что передумала и убьешь меня сегодня же ночью, когда я усну! Мой сон чуток, детка, а в руке всегда нож.

Усмехаюсь, хотя мне совсем не смешно.

— Знаю. Я не об этом. Просто мы ведем себя так, словно на церемонии Жатвы в стеклянном шаре будут только наши имена.

— И правда. Я как-то забыл, что мы больше не единственные Победители из Дистрикта-12.

— Как думаешь, через сколько минут они придут умолять нас, чтобы мы снова спасли им жизнь?

Напарник хмурится.

— Удивлен, что Пита еще нет. Он же такой добрый и вечно думает о других, прежде чем вспоминает о себе.

— Он любит ее, Хейм.

— Ты серьезно?

— Сама не поверила, когда услышала.

— Интересно, — протягивает мужчина.

— Игры сближают, — ухмыляюсь я.

И вдруг одна промелькнувшая мысль стирает с моего лица ядовитую ухмылку. Пит придет ко мне, Китнисс — к Хеймитчу. Зачем? Чтобы просит нас отправиться на Арену вместо них. Мелларком движет любовь, Эвердин — благодарность непонятно за что и неослабевающее чувство вины. Мы ведь не любим, мы просто хотим жить. А выжить на Арене можно только в одиночку. Мы оба — одиночки. Все сходится. Все идеально.

Пит приходит десять минут спустя. Дожидаемся его и прячемся в доме Хеймитча: нужно обсудить наши планы без посторонних глаз и ушей. Сидим в креслах и согреваем руки о чашки с горячим чаем: ночь выдалась прохладной. Со стороны можно нас можно принять за трех старых друзей, собравшихся, чтобы раскрасить одинокий вечер яркими красками мирной беседы и искреннего смеха. Все так, только повод для встречи отнюдь не дружеский. Мы притворяемся невозмутимо-холодными, хотя внутри каждого бушует жаркое пламя.

— Спасите Китнисс. Если Эффи вытащит бумажку с ее именем, помогите ей лекарствами и оружием.

— Это не одно и то же, Пит. С соперниками ей придется сражаться самой, без нашей помощи.

— И не надо, — качает головой парень. — Она достаточно сильная, чтобы…

— Чтобы что? — перебивает Хеймитч. — Чтобы победить в открытом бою взрослого человека, опытного бойца, профессионального убийцу?

— Да. А если нет, я буду рядом, чтобы в правильный момент отвлечь его внимание на себя и дать ей шанс.

— Ты пойдешь за ней на Арену?

— Разумеется.

— Снова жертвуешь собой?

— Она должна выжить, — вот и все, что нам удается от него добиться.

Пит уходит. Ухожу и я. В глазах Хеймитча читается вопрос.

— Сейчас к тебе придет Китнисс, и мы оба знаем, о чем она попросит. Не хочу этого слышать.

Эвердин произнесет вслух то, что не осмелился сказать Мелларк. Выхожу на улицу вслед за парнем.

— Можно спросить?

Тот лишь молча кивает.

— Почему?

Он останавливается. Я подхожу чуть ближе.

— Это не праздное любопытство, Пит.

— Знаю.

И, поколебавшись секунду, добавляет:

— Идем со мной.

Он приводит меня в свой дом. Ни говоря ни слова, поднимается на второй этаж, проходит мимо спален — целых три на одного — и останавливается в самом конце длинного коридора. Открывает скрытую от посторонних глаз дверь и жестом приглашает меня подняться выше, на чердак. Я ожидаю увидеть пыль и следы ног хозяина, паутину в углах и грязные окна под самой крышей, но ошибаюсь. Пит щелкает выключателем где-то за лестницей, и помещение озаряется ярким светом ламп, симметрично расставленных по комнате. Здесь светло, чисто и слегка пахнет краской и маслом, — тем, что рисуют. Свободного пространства почти нет: несколько мольбертов, на полу — ряды картин, приставленных к стенам, широкий стол, заваленный кистями и красками.