Лабиринт памяти (СИ)

— Нет, — перебив начальника, твёрдо произнесла Гермиона.

— Что, прости? — дожёвывая пончик, переспросил тот.

— Я сказала «Нет!»: я не буду ему помогать.

Николас даже слегка приоткрыл рот от изумления.

— Гермиона, кажется, ты не совсем понимаешь…

— Я всё прекрасно понимаю, сэр, и теперь мне всё равно, уволите вы меня или нет, но я скажу то, что давно хотела. Те несколько лет, что я работаю в Министерстве магии, я старалась быть лучше всех. Я работала больше, чем положено, добровольно отказывалась от выходных и отпусков, жертвовала личным временем во имя карьеры. Я переделывала халатно выполненную работу других сотрудников, которых вы потом и повышали. Я долго терпела, как вы, игнорируя мои высокие показатели, из года в год выдвигаете на конкурс «Лучший работник» кандидатуры тех, чьи функции я вынуждена была выполнять в силу их абсолютной беспомощности и непрофессионализма. Но вы были слепы, вы закрывали глаза на мои старания, и я могу вас понять: я женщина, я молода, а ещё я грязнокровка.

— Гермиона! Как ты можешь… — возмущённо воскликнул Одли, но она опять его перебила.

— Могу и знаю, что права. Поэтому вы можете и дальше повышать нисколько не способных к руководству и компетентному выстраиванию работы коллектива идиотов, но я больше не собираюсь никому помогать. Если вы меня не уволите, я, как прежде, буду безупречно исполнять свои должностные обязанности, но если вы хотите, чтобы я делала за других их работу, оставаясь в тени, тогда я уволюсь сама. Удачного дня.

Она резко поднялась с кресла и вышла из кабинета, хлопнув дверью. К лицу прилила кровь, адреналин захватил всё её существо, и она вдруг поняла, что вновь чувствует себя… счастливой?

Да, она была совершенно счастлива, потому что впервые позволила решительно, отстоять свои права и смогла честно высказать Одли всё, что думает о сложившейся ситуации. И ей было по-настоящему плевать, уволят её или нет, ведь где-то в глубине души Гермиона осознавала: теперь она уже не сможет жить в несправедливости, теперь она будет требовать, что заслужила, и никому не позволит сесть себе на шею.

Да, Драко мог бы ею гордиться.

При мысли о нём она уже второй раз за день искренне улыбнулась.

Он действительно ею гордился бы, узнав, что она рискнула, а риск оправдался: уже во второй половине дня стало известно, что Гермиону повысили.

Домой она будто не шла, а летела, окрылённая тем, что её пугающе смелое поведение обернулось ошеломительной победой. Победой над собой, над страхом неудачи и над теми, кто пытался её унизить, умалить её заслуги. Сейчас казалось поразительным, что она решилась настолько честно всё высказать начальнику, ещё два месяца назад она бы ни за что так не поступила.

Гермиона вспомнила диалог с Драко в один из последних дней отдыха, когда они затронули вопрос карьеры. Видимо, тогда он вселил в неё уверенность, что нужно бороться, рисковать, даже если очень страшно. Видимо, рядом с ним она на самом деле стала другой и сейчас была ему благодарна от всего сердца.

Повернув ключ в замке, Гермиона вошла в свою квартиру, а когда включила свет — замерла. Она пару раз моргнула, не в силах поверить, что это правда, в то время как сердце колотилось всё быстрее. Везде, куда натыкался взгляд, были прекрасные белоснежные цветы. Лучшие на свете, значившие теперь для неё так много… Магнолии.

Гермиона, затаив дыхание, двинулась в гостиную, потом в спальню, проверила кухню и ванную, надеясь, ожидая, но… И хотя она не увидела его, но нашла записку.

«С днём рождения. Ты же мечтала о романтике?»

Гермиона рухнула на колени, а вместе с тем в ней рухнуло что-то, заставившее заплакать.

Впервые за долгие дни она плакала от счастья.

*

Драко лежал на кровати, безразлично пялясь в потолок, и размышлял. С похорон отца прошёл почти месяц, а он по-прежнему вёл абсолютно бесполезный, непродуктивный образ жизни. Нарцисса попросила его остаться, какое-то время пожить в её поместье, которое Люциус оставил той в наследство. Впрочем, он передал ей практически всё своё состояние, а Драко получил лишь несколько сотен галлеонов и лишнее напоминание, что Малфои всегда держат слово.

Но он не злился на отца. Потому что прекрасно знал, как выглядел в его глазах последние годы: опустившимся на дно, ни на что не способным слабаком, недостойным носить фамилию, которой Люциус так гордился. Драко не хотел его переубеждать. Просто не видел смысла, думая, что вряд ли когда-либо увидит этого человека ещё по крайней мере живым.

И он оказался прав. И — да, пожалуй, он по-настоящему переживал утрату. Только после смерти Люциуса Драко внезапно осознал, что, вопреки ненависти и отвращению, он по-своему любил его. Потому что даже ему, сыну, отрёкшемуся от родного отца, было больно, когда он узнал: того больше нет. Не то чтобы он сильно скорбел… Ему было жаль. Ведь где-то в глубине души он надеялся, пусть и самую малость, что,возможно, когда-нибудь они всё же смогли бы друг друга понять. Но теперь уже точно поздно на это уповать. Было бы поздно в любом случае, потому что с недавнего времени его жизнь слишком изменилась, и в ней не было места Люциусу, который, скорее всего, лишь сильнее возненавидел бы Драко. Не было места и ссорам, выяснению отношений, проклятиям и громким фразам, которые бы ещё дальше оттолкнули их друг от друга, а мать заставили страдать.

Зато было место для Грейнджер, для чувства, которое изменило всё, но в первую очередь его самого.

Драко потянулся к прикроватной тумбочке и взял стопку фотографий, которую ему выдали перед отбытием с курорта. За последний месяц он не раз разглядывал снимки, и только в эти моменты понимал, что всё ещё жив. Потому что, несмотря на боль, пустоту, странную апатию, заполнившую его тело и разум, он чувствовал, как теплело на душе, когда он опять смотрел на Грейнджер.

Она была такой разной: сердитой, задумчивой, весёлой, иногда грустной, но всегда одинаково прекрасной. Создавалось впечатление, что она меняла эмоции, как платья, надевая ту или иную по случаю, но истинное очарование, которое так восхищало Драко, всегда было при ней. Сейчас ему казалось странным, что он мог столько лет её ненавидеть, презирать за какую-то чёртову кровь? Как он мог не замечать, какой удивительной девушкой она была? И он поражался, насколько менялся сам, когда находился рядом с ней. Ради неё ему хотелось совершать дурацкие поступки: в духе тех придурков, что пишут стихи на розовом пергаменте или прилетают на метле с букетом роз к окну благоверной. Он всегда высмеивал таких «недоромантиков», но в итоге сам стал одним из них. И, если кто-то назовёт его чокнутым, когда узнает, что он вытворил в день рождения Грейнджер, он даже не станет с этим спорить.

С ней он в самом деле порой становился идиотом. Но если его поступки заставляли её хотя бы улыбнуться — значит, это стоило того. Она же улыбнулась, когда получила цветы? Драко хотел бы увидеть её улыбку, но чувствовал, что пока не готов встретиться с Грейнджер. В этот месяц он много думал об их сложных отношениях, о своих и о её чувствах. И понял, что в их случае есть только два выхода: либо забыть друг о друге навсегда, либо решиться быть вместе раз и навсегда.

Драко поднялся с кровати и подошёл к секретеру, стоящему у противоположной стены. Пробормотав сложное заклятие, он открыл верхний ящик и извлёк оттуда бархатную коробочку в виде магнолии, внутри которой и был его ответ.

Да, он определённо выбрал второе. Осталось только набраться смелости и спросить у неё, что же готова выбрать она.

Неожиданно его взгляд привлёк призрачный свет из глубины ящика. Он слегка улыбнулся и достал свой дневник, на котором покоился белый цветок.

Магнолия Гермионы. Она оставила её на пляже после той ночи. Видимо, слишком спешила, спасаясь бегством. В данный момент это казалось чем-то забавным, одной из причуд Грейнджер, но тогда… Драко не хотелось вспоминать, что он пережил, когда понял: она ушла. И, если бы не её письмо, он бы, наверное, так и не решился выяснить, в чём причина. К счастью, всё сложилось иначе.