Игра на двоих (СИ)

— Он нарушил закон! А она мешает мне наказать преступника!

— А мне плевать!

Я продираюсь сквозь толпу, кто-то в последний момент хватает меня за рукав. Не оборачиваясь, вырываю руку и, в несколько прыжков покрыв разделяющие нас метры, встаю между Тредом и Хеймитчем.

— Тронешь его, и не поздоровится не только тебе, но и всей твоей армии.

В моем голосе звучит металл. Я не шучу, но он лишь издевательски смеется. Напарник отодвигает меня в сторону, закрывая собственным телом. Крики продолжаются. Наконец, в голосе Треда слышатся сомнения. Если он хочет выслужиться перед начальством, убить сразу четверых Победителей — не лучший вариант. Один из миротворцев, из числа старых знакомых, подходит к новому главе и что-то тихо говорит ему. Объясняет про местные порядки и особый отряд, исполняющий смертный приговор. Тред хмуро кивает и отпускает нас, взмахнув напоследок плеткой и окатив нас кровавыми брызгами. Мы отвязываем Гейла от столба и несем его к матери Китнисс. Женщина делает укол и накладывает травяные компрессы на разодранную кожу, а нас с Питом посылают набрать снега.

— Я же говорил.

— О чем ты?

— Мы все — единое целое.

Я словно со стороны наблюдаю за развернувшейся на Площади жестокой сценой. Один за всех и все за одного. Губы трогает грустная улыбка. Только сегодня, парень.

Очень скоро каждый из нас будет сам за себя. Выздоровление Гейла занимает несколько недель, но это неважно, ведь шахты закрыты, и работы у парня в любом случае нет. А Тред с того дня, стоит нам встретиться в городе, не сводит с меня тяжелого, мрачного взгляда. Я готова вцепиться ему в горло зубами, если он хоть на шаг приблизится к Хеймитчу с плетью в руке.

Вылазки в лес прекращаются. Выйти из дома, прогуляться по Шлаку, вернуться в Деревню Победителей — вот и все развлечение. Я скучаю по волку, но без наших с Китнисс луков и стрел ему будет только лучше — больше добычи. В последнее время старый друг и так редко балует меня вниманием. Может, у него появилась семья? Пит помогает родителям в пекарне, Хеймитч не покидает своего кабинета, все время общаясь с кем-то по телефону. Китнисс по просьбе сердобольной матери раздает хлеб нуждающимся, после чего обычно заглядывает ко мне. Гейл медленно поправляется и, по мере того как ему становится лучше, тень тревоги в глазах девушки становится все незаметнее.

— Как ты?

— Мне страшно. Не думаю ни о чем другом, кроме страха. Понимаю, что другим еще хуже, но не могу отделаться от кошмара, в котором Сноу убивает всех моих близких, а потом и меня.

Я не знаю, чем ее успокоить, и лишь подливаю ей ромашковый чай.

— Бывают моменты, когда я завидую тебе, — признается она однажды вечером.

— Почему?

— Тебе проще, чем всем остальным.

— Почему? — повторяю я.

— Ты никого не любишь. Умеешь и можешь любить, но не любишь. Беспокоишься за родителей, тревожишься за Хеймитча, заботишься о нас с Питом. Все искренне, но только потому, что так надо.

— Снова назовешь меня злой?

— Нет. Дело не только в злости. Но ненависть, что ты испытываешь, дает тебе свободу. От всех. От людей и навязанных ими законов.

— Никогда не думала услышать от тебя подобные слова.

— Не ты одна, — смеется Китнисс.

И, сделав глоток чая, продолжает:

— Всегда считала, что доброта — достоинство. Что милосердие достойно уважения.

— А что случилось потом?

— Я познакомилась с тобой. Ты сказала, что в нашем мире добро не имеет никакой ценности. Что такие, как Прим…

Ее голос срывается, и она замолкает на несколько минут. Я отвожу взгляд и смотрю в окно, в ожидании, пока ее отпустит.

— …что такие, как Прим, здесь не выживают. И, знаешь, ты была права.

— Пит выжил.

— Это случайность.

Ее мысли путаются. Вчера она думала и говорила одно, сегодня — другое. Так бывает. Слишком много перемен за столь короткий срок.

— Ты же не хотела быть мной.

— Не хотела и никогда не буду, — кивает Китнисс. — Я сделаю все, чтобы стать другой. И именно поэтому у меня вряд ли получится выжить.

Молчание. Только плеск остывшего чая в крошечных фарфоровых чашках.

— Не рассказывай никому о наших разговорах.

— Не буду. Я знаю, что такое секрет, Китнисс. У меня их тоже хватает. И они пострашнее, чем твои.

Девушка долго смотрит на меня со странной улыбкой на обветренных губах.

— Твой секрет в том, что ты хочешь жить. Это не страшно. Естественное желание. За него ты сама и те, кто тебя хорошо знает, могут простить тебе все.

Я разная, и с каждым — другая. Кто-то видит во мне хорошее, кто-то — плохое. Я смотрю в глаза Китнисс и снова думаю о том, что она — мое искаженное отражение в зеркале. Ни одна из нас еще не знает, что мне только предстоит сделать выбор между светлой и темной стороной.

Я прихожу к Хеймитчу, чтобы обсудить наши планы на ближайшее время. Эффи часто звонит ему, чтобы узнать новости и дать указания по подготовке к свадьбе. За всеми тревогами мы успели забыть об этом важном событии. Честно говоря, теперь мне не совсем понятен его смысл. Но сегодня на проводе отнюдь не Бряк. Я неслышно ступаю по коридору в кабинет, прислушиваясь к лаконичным ответам Хеймитча. Чуть толкаю дверь и проскальзываю в узкую щель. Ментор сидит на столе спиной ко мне, забросив ноги на подлокотник дивана. В одной руке — телефонная трубка, прижатая к уху, в другой — пульт от телевизора.

— Какие Дистрикты? Ты уверен, что у него все получилось и Сноу не заметит сбоя в системе безопасности?

Резким движением включает телевизор. Я хочу намекнуть на свое присутствие и узнать, в чем дело, но то, что я вижу на экране, заставляет меня забыть обо всем и замереть на месте.

Дистрикты сменяют друг друга, однако события, происходящие на Главной Площади, не меняются. На крышах, фасадах и окнах зданий развеваются знамена с изображением сойки-пересмешницы, той же, что на броши Китнисс. Внизу бушует толпа. Бесчисленная, несметная, разноликая толпа, ставшая единым целым в борьбе с общим врагом. Безумная, разъяренная, яростная, она крушит все, что встает у нее на пути. Сметает укрепления, швыряет камни и кирпичи, забивает каждого встречного палками. Дома пылают и рушатся, погребая под собой сотни людей, мирно спавших в своих постелях. Миротворцы палят без разбора, отстреливая и союзников, и противников. По мостовой текут ручьи черной крови. Улицы усеяны свежими трупами. В кадре появляется репортер и объявляет о тревоге третьего уровня. Забастовки. Беспорядки. Уличные столкновения. Работа всех промышленных предприятий остановлена сразу в нескольких Дистриктах. К месту событий стягивают дополнительные войска. Миротворцы не в силах справиться с обезумевшей толпой.

— Что это, Хейм? — от волнения вместо привычно-звонкого голоса из горла вырывается хрип.

Ментор вздрагивает от неожиданности и, не глядя бросив трубку на рычаг, оборачивается ко мне. По его глазам понимаю, что я не должна была этого видеть. Но это невозможно, рано или поздно мне пришлось бы взглянуть на дело наших рук.

— Это восстание, детка. Это война. Их конец и наше начало.

— И это не остановить?

— Уже нет.

Я думала, что готова на все. Теперь же с ужасом понимаю, что мы натворили и скольких невинных обрекли на смерть. Я не знала, что такое восстание. Не представляла, что такое война. До сегодняшнего дня, до этого самого момента. Я читала о Темных Временах в старых книгах и слушала рассказы Хеймитча о многочисленных бунтах, но не отдавала себе отчета в том, что в реальной жизни, когда ты видишь мятеж своими глазами и сам принимаешь в нем участие, все совсем по-другому. Меньше возвышенной драмы, больше кровавой трагедии, страшной в своей реальности. Вот она, война, которую ты так желала. Подойди ближе, ощути смесь тяжелых запахов крови и пороха в воздухе, коснись рукой холодной стали оружия и рваной раны на теле солдата. Услышь плач ребенка над телом матери, убитой случайным выстрелом. Увидь агонию немощного старика, каждый день возносившего отчаянные молитвы Богу, чтобы тот не допустил второго пришествия Темных Времен.