Don't burn out (СИ)

Гарри вновь почувствовал себя безвольным цветком: Луи владел его желаниями и заставлял действовать по-своему одним лишь взглядом. Его сердце стучало так близко, и этот стук соблазнял. Уговоры, которые Луи продолжал шептать, действовали: подросток откинул голову на плечо Томлинсона и заинтересованно улыбнулся.

— Ты поцелуешь меня? — смело спросил он, но щёки всё же окрасил румянец смущения.

Луи положил кисти Гарри на инструмент, коснулся своими руками сверху. Не успел подросток опомниться, а из рояля полилась музыка: яркая, будто капли росы поутру, звонкая, как рассыпающееся стекло.

— Я буду целовать тебя вечность, — наконец произнёс Луи. Он управлял пальцами Гарри на клавишах, высекая звуки, подобно искрам для костра. — Если ты позволишь.

И всё оказалось так логично и естественно. Получилось само собой, но чувствовалось, словно сама жизнь свела их. Словно они созданы друг для друга. Гарри ни на секунду не спросил себя, почему он чувствует такую непреодолимую тягу к парню рядом с собой. Но щека нежного абрикосового цвета была так близко, что подросток чувствовал тонкий запах кожи, а глаза блестели вдохновением, пока Луи заставлял Гарри играть на рояле.

И возможно этот вид ангела, увлечённого созданием прекрасного, толкнул Гарри к точке невозврата. Или может то, как Луи накладывал тонкий ненавязчивый слой заботы, даже наслаждения, на незаживающие воспалённые раны, нанесённые многолетними кошмарами. В любом случае, Гарри произнёс это наконец:

— Я, кажется, люблю тебя.

========== Луи ==========

— Идём со мной, — внезапно, вместо ответа на серьёзные, важные слова, отрывисто произнёс Томлинсон.

Взял за руку таким привычным и тёплым жестом, что у Гарри не возникло ни одной мысли отказаться или хотя бы узнать, куда именно его ведут. Будто на заклание, он покорно последовал за Луи. Сквозь гудящую весельем толпу, не видя ничего вокруг, кроме узких подростковых плеч, затянутых в тёмно-синюю мягкую ткань кофты.

Они покинули дом, оставив за собой яркость жизни, пульсирующую энергию подростков, и вступили в ночь. На улице неярко горели фонари, прогоняя сумрак прочь: он теснился под деревьями, жался к стенам домов, клубился затаённой угрозой в парке, которым заканчивалась улица.

Луи повёл его в обратную сторону. Просто потянул за руку, пока Гарри, неясно околдованный летней тьмой, смотрел на ночных мотыльков упрямо бьющихся в фонарное стекло. Тусклое свечение придавало картине магии, создавало ауру вокруг хрупких созданий, но где-то внутри Гарри понимал — нет никакой романтики в том, что глупые насекомые стремятся к огню. Пусть они не понимают, но это смерть для бедных существ.

— Куда мы идём? — вдруг опомнился он.

— Доверишься мне? — вопросом на вопрос ответил Луи. В светлых глазах блеснул вызов, но улыбка, мягкая и дружелюбная, успокоила. — Почти пришли.

И правда, перед Гарри высился вычурный забор чужой территории. За ним в густом саду светили редкие фонарики, и их свет играл на тёмной глади бассейна с отражением летних звёзд. Луи обхватил пальцами металлические прутья, завитками уходящие вверх, и на окрашенном в чёрное железе они оказались бледными, почти белыми.

— Давай за мной, — воскликнул Луи и ловко вскарабкался вверх.

Не раздумывая, Гарри последовал его примеру: он крепко держался за прохладный металл и каждый раз, когда нога теряла опору или соскальзывала вниз, сердце в груди сжималось в ожидании падения. Вопреки всем страхам, он смог долезть доверху.

— Это же незаконно, да? — перебарывая закручивающуюся воронку восторга в груди, спросил подросток.

Томлинсон заговорчески подмигнул и спрыгнул. Будто кот, он приземлился внизу, грациозно и ловко. Темнота съела краски его одежды, оставив лишь силуэт и тихий звук дыхания.

Неуверенный, что сможет повторить трюк Луи и не сломать себе ноги, Гарри перевернулся, вновь сжал пальцы на железной ограде и, осторожно переставляя ноги, сполз вниз тем же способом, которым залезал.

— Ты прав, мы нарушаем закон, — шепнул Луи.

Как только ступни Гарри оказались на земле, тот прижал подростка всем телом к забору, не оставляя шанса вырваться. Ладони скользнули по бёдрам, губы оказались прижаты к затылку, и от чужого горячего дыхания кожа покрылась мурашками.

Туман окутал сознание, сгустил кровь. Ни он, ни Луи не пили алкоголь на вечеринке, но эйфория захлестнула, потопила в волнах бушующего желания все разумные мысли. Последний раз мелькнуло соображение о том, что они ступили на опасную, безрассудную дорожку, что стоит остановиться, пока не поздно.

Звук чужого сердца, тот же хаотичный стук, что и у собственного, запах кожи — даже если бы хотел, Гарри уже не мог остановиться. Страсть победила. Проповеди отца Наварро, коим подросток следовал много лет, утратили смысл. Из целостных законченных уроков они превратились в хаотично мелькающие в подсознании слова.

Грех, похоть, заблуждение, неосторожность, слабость, огонь, ад, смерть.

Все они слишком быстро сгорели под напором губ Луи, когда он перевернул Гарри к себе, прижался к его рту, словно стараясь выпить из него жизнь глубоким поцелуем.

— Ты правда имел в виду то, что сказал?

Также внезапно и ошеломляюще, как Луи начал целовать его, он отступил. Губы больше не терзали рот подростка, руки исчезли с его бёдер. Гарри, всё это время державший веки плотно сомкнутыми, распахнул глаза. Ничего не изменилось: вокруг царила тьма, нарушаемая лишь тихим дыханием Луи.

— Потому что… я тоже.

Медлительный голос — нереальный и тягучий, словно звучащий завиток дыма, — сочился из густой, чернильной тьмы. И Гарри потянулся за ним, за этим сладким голосом, что стал его наваждением за три весенних месяца.

— Да.

Это был ответ на все вопросы. Гарри не нужно было видеть, он чувствовал улыбку Луи, поэтому сам потянулся, взял дрожащую руку в свою. Мысли о нравственности собственной души порядком надоели, и этой ночью, первой ночью лета, существовало только сейчас.

Уверенный в собственных желаниях, так легко принявший решение, которого никогда не мог бы от себя ожидать, Гарри сам повёл Луи вглубь чужого сада. Туда, где в неясном свете фонарей блестела чёрная вода.

— Твоя кожа такая белая, — всё так же тягуче произнёс Луи. Он поднял руку Гарри, чтобы языком коснуться запястья, и от этого пошлого, влажного прикосновения щёки подростка обдало кипятком румянца. — Я вижу твоё смущение. Оно алое. Его можно заметить тут, в сплетении вен.

Кровь прилила не только к лицу, и по мере того, как Луи прослеживал, почти читал его волнение, касался языком узлов вен и артерий, деликатно обвивающих запястья, Гарри плотно сжимал губы, борясь с позорными стонами.

— Ты весь дрожишь, — улыбнулся Луи и глянул снизу вверх своим тёмным взглядом, в котором для Гарри перемешались ад и рай. — Присядь.

Даже кивнуть не успел подросток — требовательные руки Луи усадили его на светлый шезлонг. Гарри откинулся на спинку, нагретый, словно воск под грузом своего собственного гипнотического изнеможения. Влага от прикосновений языка подсыхала на тёплом ночном ветерке, а Луи уже касался шеи, сводя с ума ещё сильнее.

— Такой сладкий, нетронутый, — осенними листьями шелестел его шёпот по коже. — И весь мой.

Ночь сходила с ума. Сводила с ума. В поднявшемся ветре растрепались волосы, и Гарри прикрыл глаза, спасаясь от непослушной чёлки. В абсолютной темноте собственного сознания он полностью сконцентрировался на тёплых руках Луи, изучающих его тело. Они едва касались кожи, порхали, словно бабочки.

— Моя драгоценность, — в бреду, заплетающимся языком продолжал причитать Томлинсон. — Кристально-чистая.

Обезумевший, он будто не мог насытиться кожей Гарри — касался руками и языком, целовал всюду, куда был способен дотянуться. Такая жажда льстила подростку. Это дикое желание пробивало стену за стеной, выстроенные семьёй и церковью, разбивало ледяное целомудрие, в попытках добраться до скрытого в глубине огня.

— Луи, — вырвалось стоном. Нуждающимся и сломанным.