В поисках будущего (СИ)

— Будешь продолжать так зевать — в конце концов отрубишься. И что тогда с тобой будет? — Элизабет поднимает глаза с чего-то там на своем столе и смотрит на меня как раз вовремя, чтобы увидеть мой очередной зевок.

— Думаю, я буду спать, — серьезно отвечаю я.

— И кто-то умрет, пока ты тут будешь дрыхнуть.

Я закатываю глаза и беру со стола какую-то папку:

— Если кто-то умрет, это будет такая же твоя вина, как моя, — указываю я. — И кроме того, мало шансов, что случится что-то настолько интересное. Мы не такие счастливые.

Элизабет выглядит так, будто хочет что-то сказать о моей бесчувственности, ведь я посмел заявить, что чья-то смерть станет для нас удачей, ведь нам будет, чем заняться. Но она сдается и хихикает — привычка, от которой она так и не избавилась:

— Тут так нахер скучно.

Она права. Уже почти три утра, и мы единственные во всем офисе, а может и во всем министерстве. За всю ночь ничего не произошло, и все, что у нас есть, чтобы не заснуть — гора бумажной работы, которая вовсе не отгоняет сон.

— Подумай, какой захватывающей была эта работа много лет назад, когда действительно происходили всякие вещи, — продолжает она. — Это все твой папа виноват.

Я вопросительно приподнимаю брови, и она серьезно смотрит на меня.

— Просто подумай, если бы он не спас мир, у нас может быть было бы сейчас, чем заняться. Потому что происходило бы что-нибудь интересное.

Я медленно киваю:

— Ага. Не считая того, что я, наверное, никогда бы и не родился. Потому что мои родители были бы к этому времени мертвы.

— Не будь таким эгоистичным, — улыбается она. — Подумай о ком-нибудь кроме себя.

— О, — снова киваю я. — Точно, прости. Это так эгоистично — хотеть жить.

— Вот это уважаю! — она широко улыбается. — А теперь расскажи мне что-нибудь интересное.

Это игра, в которую мы обычно играем, когда слишком устаем к середине ночи. Рассказываем друг другу что-нибудь, пытаясь не заснуть и развлечь друг друга. Есть только одно правило: можно рассказывать о чем угодно и о ком угодно, но это должно быть правдой.

Я думаю около секунды.

— О’кей. Когда Лили было пять, она съела живого червяка, потому что Джеймс сказал ей, что тогда она отрыгнет бабочку.

Элизабет прыскает и прикрывает ладонью рот:

— О господи, почему он был таким злым?

— Был? — я качаю головой. — Он бы и сейчас сказал ей это, если бы был шанс, что она поверит.

— А заставлял ли он тебя съесть что-нибудь жуткое?

Я качаю головой:

— Не-а, только один вопрос. Твоя очередь.

Она морщит нос и немного думает. Наконец:

— О! Сюзи сказала, что Элинор Мэнинг беременна и не знает, кто отец!

Не очень удивительно, учитывая, что Элинор Мэнинг была шлюхой с тринадцати лет. Но я не знал, что она забеременела.

— Ты говорила Роуз?

Элизабет закатывает глаза:

— Роуз нужно лет двенадцать, чтобы ответить на письмо, я даже уже больше не пытаюсь.

Это верно. Роуз явно не лучше всех умеет отвечать на письма. Думаю, она в депрессии на самом деле, но я не посмею сказать такого, потому что за это она проклянет меня из самой Ирландии. У нее там немного друзей, и потому она неосознанно отталкивает тех, которые у нее есть здесь, чтобы показать, что ей это не важно. Но это важно для нее, очень важно на самом деле. Роуз не из тех, кто может сносить бойкот — у нее глубоко укоренившаяся страсть нравиться, пусть даже она никогда, никогда этого не признает. И я думаю, ей тяжело переносить внезапную популярность Скорпиуса… Да, он конечно известен еще не на таком уровне, как Джеймс, но каждый, кто профессионально играет в квиддич, становится в каком-то роде знаменитостью. И за каждой такого рода знаменитостью начинают ходить, что может быть… Ну, раздражающим, я думаю.

И я не уверен в том, как Роуз это сносит.

Она привыкла, что внимание Скорпиуса сосредоточено на ней одной и что он боготворит землю, по которой она ходит. Она не привыкла к тому, чтобы у него были поклонники или чтобы к нему привлекалось положительное внимание. Все то время, что она его знает, она всегда была на самом верху социальной лестницы, а у него не было никаких других друзей, кроме нее, не говоря уже о девушках, умоляющих об одной ночи. Так что да, я думаю, для нее это шок и неожиданность, но это ведь не повод игнорировать всех своих друзей.

Ну и само собой, Роуз даже не знает обо мне и Элизабет, ну, не только она, конечно, потому что никто не знает о нас с Элизабет. Но учитывая, что Роуз — моя кузина и является, или была, лучшей подругой Элизабет, то могли быть причины, чтобы мы сделали для нее исключение в посвящение в тайну. В конце концов, мы не можем никому другому сказать — ведь мы потеряем работу. Есть главное правило, касающееся того, чтобы заводить романы с другими аврорами, и это правило звучит так: Не Делайте Этого. Точка. Оказывается, это отвлекающий фактор или что-то вроде, и они действительно косо смотрят на такое. Так что вот другая причина, почему я не слишком расстроен тем, что Элизабет предпочитает просто секс по дружбе. Ведь я не могу привести ее домой на обед знакомиться с родителями, учитывая, что папа — один из тех, кто может нас уволить. Ведь это может все усложнить? Думаю, может.

Ну и хорошо.

Пока меня устраивает просто ее трахать, и без одежды она шикарно смотрится. Так что, думаю, на самом деле есть не так уж много сверх того. Все так, как есть, и на настоящий момент, это отлично.

Мы проводим остаток ночи, снова и снова развлекаясь игрой Расскажи-Мне-Что-То-Интересное, пока, наконец, не заканчиваются все возможные темы. Тут мы решаем попытаться сделать что-нибудь и работаем над документами, что те, кто выше по званию, любят бросать на наши столы. Когда нам это наскучивает, мы решаем быстро перепихнуться в кабинете моего отца (мы думаем, что мы одни здесь, но нельзя не быть осторожным). А что? Может мы и авроры на обучении, но нам все еще девятнадцать.

И я где-то читал, что мужчины достигают пика своей сексуальности в девятнадцать, так зачем мне это пропускать?

Наконец поднимается солнце, люди начинают собираться на работу, и мы с Элизабет прощаемся. Это утренний ритуал, и у нас он получается хорошо. Мы расходимся и ведем себя как обычно — никто не замечает. Я даже здороваюсь с половиной своей семьи, пока они ползут на работу и ничего не подозревают.

Ну и конечно, так как я нашел в себе силы поздороваться, меня тут же окрутили в няньки — вот такая моя жизнь. Я не умею говорить «нет», так что, когда я заявляюсь в кабинет тети Гермионы, чтобы поприветствовать ее, то в итоге тащу домой шестилетку.