Очарование первой любви

По-прежнему держа ее одной рукой, другой он поднял ее голову за подбородок. Поцелуй начался с неожиданной нежностью, но вскоре стал неистово страстным. Энни слабо, протестующе застонала, а затем угли, тлевшие в ее душе пять долгих лет, вспыхнули и занялись пламенем.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Когда поцелуй наконец завершился, Энни и Ван уставились друг на друга, словно злейшие враги. Вулканический взрыв эмоций так потряс обоих, что на несколько секунд они лишились дара речи.

Энни чувствовала: возбуждение Вана достигло такой степени, что он готов повалить ее на пол в беседке, нисколько не заботясь о том, что их услышат садовники, работающие неподалеку.

Он сказал, что может овладеть ею прямо сейчас, — и сказал правду.

И у Энни не было ни физических, ни, что гораздо важнее, моральных сил ему сопротивляться. Поцелуй лишил ее всех чувств, кроме единственного — желания вновь ощутить себя женщиной, самкой в объятиях властного самца. Решать будет он — это ясно. Разум ее протестовал против позорной капитуляции, но в данный момент его голос заглушали чувства, а они были подвластны лишь Вану.

Он очнулся первым. Отпустил ее и, отступив на шаг, произнес хрипло:

— Результат я знал заранее. Как и ты. Но тебе по-прежнему неизвестно, будешь ли спать со мной сегодня ночью. — С насмешливой улыбкой он откинул со лба густую прядь черных волос. — Не трудись изображать праведный гнев. Не клянись, что скорее умрешь, чем ляжешь со мной в постель. Ты не сможешь отказать себе в столь сильном наслаждении, ты его не забыла. — Немного помолчав, он продолжал: — Может быть, хочешь сбежать? Не советую. Потеряешь не только гордость, но и работу. Нет, Энни, ты никуда не убежишь.

Энни уже готова была гневно наброситься на него, но в этот миг послышались шаги. Приближался мужчина в темном костюме и при галстуке, должно быть дворецкий.

— Прошу прощения, что беспокою вас, сэр, заговорил он по-английски с итальянским акцентом, — но вам звонят из Америки. Очень важный звонок. Просили кое-что передать, — он протянул хозяину исписанный листок из блокнота, — и перезвонить, как только сможете.

Ван взглянул на записку и кивнул.

— Прошу меня извинить, — обратился он к Энни, изображая вежливого хозяина, — продолжим нашу беседу позже.

Немного придя в себя, Энни окольным путем вернулась в дом и заперлась в спальне, чтобы Ван не застал ее врасплох, прежде чем она решит, что делать.

Она долго сидела на балконе, невидящими глазами глядя на знакомую линию побережья и понимая, что размышлять, в сущности, не о чем.

Много лет назад, будучи еще ребенком и ничего не зная о силах, управляющих человеческой жизнью, она удивлялась, почему дядя Барт не бросает пить. Ведь знает же, что это вредно! По работе Энни приходилось общаться и с алкоголиками, и с наркоманами. Не раз встречалась она и с заядлыми курильщиками, и с людьми, не способными заснуть без снотворных, и с толстяками, которые, несмотря на страстное желание похудеть, не могут даже на один день отказаться от булочек и пирожных.

Всем этим, по-видимому, различным явлениям есть одно название: пристрастие. Избавиться от пристрастия трудно, иной раз почти невозможно.

Но до сих пор Энни не понимала, что испытывает то же самое. Ее гложет болезненное влечение к Вану. С одним лишь отличием. Можно бросить пить или курить, можно отказаться от пирожных и снотворных. Даже от наркомании можно — хотя и очень нелегко — вылечиться самостоятельно. Самая жестокая «ломка» рано или поздно кончается. Надо просто перетерпеть. А у нее «ломка» продолжается уже пять лет, и конца не видно.

Поцелуй в беседке произвел на Энни то же действие, что ломтик шоколада на голодающего или одна затяжка — на бывшего курильщика. В душе и теле ее мгновенно проснулось жгучее желание. Энни не знала, действительно ли он собирается затащить ее в постель. Знала одно: если это правда, она не сможет ему отказать. Она всегда принадлежала Вану. И будет принадлежать ему вечно.

Ей не верилось, что Ван до сих пор к ней неравнодушен. Но если он из жажды мести или из желания ее наказать захочет провести с ней ночь всего одну ночь, — она не сможет сказать «нет». А если и скажет, то не сдержит слова. Разумеется, она не собирается сдаваться без боя. Но капитуляция неизбежна — это так же ясно, как то, что солнце встает на востоке и заходит на западе.

Пять лет назад Энни отказалась подчиниться Вану и гордилась своей победой. Но победа оказалась пирровой. Она получила независимость ценой счастья. В глазах сторонних зрителей она, без сомнения, в выигрыше. Карьера ее весьма успешна, и, если так пойдет и дальше, через несколько лет она станет примером для честолюбивых молодых журналисток. Но ни слава, ни известность не согреют ее долгими одинокими ночами.

Она могла бы разделить жизнь с любимым, но отказалась от этого счастья. Навсегда. Беднягу Джона она не любит и не полюбит никогда. Ван хочет затащить ее в постель, но едва ли когда-нибудь вновь впустит в свое сердце. Однажды она уже отвергла его дар. А Ван не из тех, кто предлагает дважды.

Несколько часов спустя Энни вышла на террасу, где накрывали на стол. Дворецкий спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, и Энни попросила минеральной воды со льдом. Ей хотелось сохранить ясную голову.

— Что это у тебя? Джин с тоником? — На веранду вышел Ван — еще более ослепительный, чем тогда, когда она в первый раз увидела его в смокинге. В нем всегда чувствовалась спокойная властность и уверенность в себе, но сейчас это было особенно заметно.

— Вода, — ответила она. — В отличие от многих моих коллег я не налегаю на спиртное.

— Вижу. На женщинах злоупотребление алкоголем отражается раньше и сильнее, чем на мужчинах. Если бы ты много пила, я бы сразу это заметил.

Оценивающим взглядом он прошелся по ее блузке с замысловатым вырезом и длинной черной юбке с разрезом.

— Ты всегда прекрасно одевалась. Хоть это в тебе не изменилось.

— Спасибо, — вежливо ответила Энни, понимая, что комплимент — с подтекстом. — Сегодня какой-то особый день? Или ты часто принимаешь гостей?

— По сравнению с большинством здешних жителей — очень редко. Меня здесь считают почти отшельником.

— Сегодня днем ты вовсе не выглядел отшельником. Так наслаждался обществом американской вдовушки!

— Уж не ревнуешь ли ты, Энни? Ревность чувство собственника, а ты никогда не была собственницей. И терпеть не могла, когда кто-то предъявлял права на тебя.

— Надеюсь, ты не собираешься издеваться надо мной при гостях? Если попробуешь, я встану и уйду, так и знай!

Губы его раздвинулись в усмешке — так усмехается палач, осматривая орудия пытки.

— Из дома не уйдешь, — мягко ответил он. — Такой жест тебе слишком дорого обойдется.

Сверхъестественным усилием воли Энни удалось сдержаться и не выплеснуть содержимое бокала в его красивое лицо.

— Слишком уж ты в этом уверен, — холодно ответила она.

Ван только расхохотался в ответ.

— Кажется, я слышу, как подъезжает машина. Прибыли первые гости. Прости, я должен тебя покинуть.

И исчез, оставив ее дымиться от бессильной ярости.

Вечеринка удалась на славу — для всех, кроме Энни. Да и ей вечер доставил бы удовольствие, если бы происходил где-нибудь в другом месте. Друзья Вана — холеные, уверенные в себе мужчины и нарядные женщины с прекрасными манерами — были, без сомнения, богаты. Энни боялась, что богатство изменило характер Вана, что он примкнул к тем, кто превыше всего ставит деньги и социальное положение. Но люди, собравшиеся у него, были не из этой категории. Барту они бы понравились.

Представляя Энни гостям, Ван упомянул о написанной ею биографии Аристида Дюнуа. Но никто из гостей, похоже, ее не читал, и едва ли кто-то понял, что перед ними восходящая звезда английской журналистики. Энни это не задело: она давно уже поняла, что слава — штука относительная. Настоящей известностью пользуются только телевизионщики, а газетному журналисту нужно работать много лет, чтобы его фамилию запомнил кто-то, кроме начальника и коллег. Да и книга ее, хоть и хорошо встреченная критикой и быстро распроданная, была отнюдь не бестселлером.