Мужчины и любовницы (СИ)

— Хватит, Чарли, ну правда…

Схватил меня за плечи и тряхнул с такой силой, даже зубы клацнули.

— Если ты думаешь, что дам развод… А вот хер! И только попробуй чего-то…

У меня в голове от злобы щелкнуло — хочешь, значит, правды, да получай, жри, может тогда отцепишься от меня!

— Да, я с ним трахалась! Когда вы еще вместе комнату снимали! И потом! Много раз! Постоянно! И это было превосходно! Никогда так с тобой не было!

Чарльз разжал руки, отталкивая меня. А пошатнулась, а когда кулак врезался в скулу, упала на пол. В голове зазвенело, не могла сквозь звон услышать собственный крик, хотя чувствовала, что открываю рот, выталкиваю из глотки воздух. Оперлась на столик, хотела встать, но он схватил меня за волосы, наматывая их на кулак. Я дернулась, пытаясь перехватить его за запястья, но не успела — ударил меня головой о стеклянную столешницу. Хрустнуло. По подбородку потекла кровь, она капала на ковер, заливалась в рот, а я ничего не могла сделать, в глазах двоилось от боли, сжимала зубы так, что они скрипели. Господи, опять, опять, я виновата, зачем начала… Хватит.

Хотел ударить еще раз, но я уперлась рукой, выворачиваясь, чувствуя, как выдирается прядь волос, прямо с мясом, я орала, но выворачивалась. Около столика всегда стояла лампа с металлической ножкой. Руки тряслись так, что испугалась — промахнусь, но успела ее схватить. Вскочила и со всей силы в замахе ударила его металлическим основанием в лоб. Чарли заорал, сжимая голову, и это так смешно — мои волосы путаются с его, получается какой-то дурацкий шиньон.

Побежала к лестнице, пока не пришел в себя, меня шатнуло, рвота поднялась к горлу, оттолкнулась от стены, делая рывок — слишком поздно поняла, что бежать надо к двери, но уже не могла ничего поменять.

Схватил меня за щиколотку, стягивая с лестницы.

— Знаешь, что я сделаю с тобой мразь!

Упала, ударяясь об ступеньку щекой, вроде плакала, ресницы слиплись от крови, размазала ее рукавом. В кармане что-то хрустнуло. Телефон! Держалась за ковровую дорожку, ногти срывались до мяса, а он все тянул меня вниз. Только бы не догадался ударить по спине — не встану. Повернулась, прищурила один глаз, чтобы хоть на секунду перестало плыть, и со всей силы ударила ему пяткой в глаз. Взвыл, отпустил ногу и завалился назад, падая к подножию лестницы.

Меня вырвало, но я встала и быстро, на четвереньках поползла по ступеням, а потом в ванну. Пальцы не слушались — удалось повернуть мелкий запор замка только с третьего раза. Тут такая слабая дверь, когда очнется, он ее выломает… Выломает… Выломает…

Лицо горело огнем, меня колотили спазмы боли, она то накатывала, почти лишая зрения, то уходила, позволяя хоть немного думать. Кое-как вытащила телефон из кармана. Экран разбит, с трудом могла понять, что изображено в сети трещин. Марк, Марк. Не могла найти его в списке контактов, все плыло, у меня тряслись руки, телефон выпал, ударившись об кафельный пол, экран совсем поплыл. Я замерла на секунду прислушиваясь, нет, все тихо, может, он сломал себе шею? Может, он сломал свою блядскую шею?..

Черт с ним, с Марком…

Грегори на быстром дозвоне. Что-то ухнуло внизу, в груди в унисон тоже ухнуло, но потом снова стало тихо. Грегори, пожалуйста, ты же всегда на…

— Успела соскучиться? Или все же вспомнила про папку с эксизами? Так я ее забрал!

…на связи.

========== Глава Х. Не говори ни слова ==========

Я примчался с другого конца города, чтобы увидеть, как двое голубков пьют чай с крекерами. Если бы не расплывающиеся синяки на опухшем лице Ады и красные воспаленные глаза, решил бы, что прервал салонную беседу. Какого хера, вот какого хера, он вообще мне позвонил? По сбивчивым объяснениям, которые пидарок щебетал в трубку, подумал, что надо ехать в морг, а теперь, посмотрите-ка, все усиленно делают вид, будто все в порядке.

— Я же просила, Грегори, не заниматься обзвонами! — На меня она принципиально не смотрела — куда угодно — на пидарка, на свои туфли, на какие-то вяленькие цветочки в вазе у окна — только не на меня. Даже голову повернула так, чтобы не мог насладиться картиной ее разбитого лица в полной мере. Что за мудак, блядь, как она вышла за такого мудака, зачем? Я потер глаза так сильно, что на реальность наплыли блеклые круги, похожие на отпечатки пальцев. Наверное, я должен быть в ярости. Рвать, метать, крушить мебель. Но все это так привычно и предсказуемо, что у меня даже нет сил возмутиться. Я же уже видел и эти поникшие плечи, трясущиеся губы, испуганные глаза. Она всегда становилась такой, после того как «была неправа». Всегда говорила так раньше, в детстве — «я опять сделала все не так». Потом слова исчезли, но поза осталась, и сейчас, смотря на нее, чувствую, что у меня, блядь, нет сил делать вид, что все нормально.

— А что мне надо было делать?! Он же твой…

— Да никто я ей! — взбесило так резко, что руки затряслись. — «Твой», блядь, я что, собака чьим-то быть! Чего ты там в этих газетках начитался! Ада, ты, бл…

Грегори встал, я не знаю, как человек может так медленно вставать, но у негра это точно вышло. Он все вставал и вставал, я даже забыл, что хотел сказать, молча наблюдая. А потом Грегори открыл рот и сказал так четко и жестко, что я растерялся окончательно.

— Ты ее друг. Нравится тебе это или нет.

— Господи, Грегори, что это за…

Начала дергаться губа. Она у меня всегда дергается, когда силы на исходе. Последние лет двадцать где-то они на исходе, но все эти годы я упорно продолжал делать вид, что все нормально.

— Ада, помолчи. А ты, пророк Иаков, выйди, а то я тебе правда врежу.

— Всегда мечтал, чтобы меня выгнали из моей же квартиры.

Но из комнаты вышел. И дверью хлопнул, чтобы никто не пропустил столь трагическое изгнание.

Вот и остались опять только я и она. Ада пыталась незаметно промокнуть салфеткой слезы. Она всегда была очень худой, но сейчас худоба превратилась в почти болезненную. Тонкий свитер подчеркивал бестелесность. Ада всегда умела через костюмы делать людей, и себя она через них делала, создавая то роковую красотку, то сказочную фею в рюшках, но сегодня все пошло совершенно не так, и она стала тем, кем есть — маленькой девочкой.

— Вы ходили в полицию снимать побои? — Она покачала головой, делая вид, что очень заинтересовалась салфеткой в руке. — Только в приемный покой? Почему?

— Потому что… — она все-таки разрыдалась, вцепившись в кружку. Мне не нужно было продолжение, я легко могу справился сам: «… он как мой отец, и я боюсь его больше всего на свете».

Надо было подойти и обнять ее, но для этого есть Грегори. Пусть ассистирует, раз уж ассистент.

А у меня есть дела поважнее. И еще никогда в жизни, я так не хотел поскорее ими заняться.

***

Только Ада могла додуматься покрасить дом в красный, наверное, это какой-то очень редкий оттенок с изысканным названием — бисмарк-хуйриозо, к примеру. Уже был тут — просила меня помочь расставить вазоны у входа. Все это было очень давно, очень по-дружески, и сейчас заставляло внутренне корчиться. Одно из тех неприятных воспоминаний, что ворочаются в затылке, утягивая тебя в ядовитое прошлое. «Но я бедняк, и у меня лишь грезы. Я простираю грезы под ноги тебе»*. Даже помню в чем была одета — серое платье в клетку. Прыгала вокруг на шпильках, просила вытаскивать из багажника поосторожнее, говорила о синих гортензиях и постоянно касалась моего плеча. Один вазон я естественно разбил, но в трех оставшихся теперь действительно растет гортензия.

Я ненавидел Чарли за то, что он ее забрал, и до сих пор не понимаю, как эта сука посмела за мной подбирать. И недели не прошло, как скромно, по-бабьи потупив глазки, рассказал, что встречаются и попросил не обижаться. Этот дебил не понимал, что я никогда ни на кого не обижаюсь, у меня нет этой стадии чувств — сразу начинаю ненавидеть до такой степени, что хочется… «вычерпать сердце ложкой, потому что ложкой — больнее всего»**.

Хотя я, вроде как, смог смириться с ее выбором. До того момента, как увидел разбитое лицо, утешал себя мыслью, что может быть там действительно большая любовь, а ко мне она приходила за… Не знаю зачем. За разнообразием. Я ведь… Дружок из прошлого.