Мужчины и любовницы (СИ)

========== Глава 1. Горячая точка ==========

— И они взяли Ванессу. Ванессу! Боже, да она последний раз делала костюмы для фильма… Как его… Про Италию восьмидесятых, ох, еще бы вспомнить… — я так щедро плеснула себе вина в бокал, что залила столешницу. Пришлось хватать салфетки и размазывать бордовую лужу по светлому дереву. — И знаешь, какие эта тупая стерва выбрала цвета? — Роуз закатила глаза. Ей неинтересно. Делает вид, что не понимает к чему разговор. А я, между прочим, готова пойти на многое, лишь бы не столкнуться с собственными мыслями, потому и говорю с каждой секундой все быстрее, надеясь споткнуться об язык, задохнуться и умереть прямо на месте. — Синего! Италия восьмидесятых — там все должно быть красное как… — как нарочно забыла нужное слово. Пришлось схватить подушку и потрясти ей в воздухе перед лицом Роуз. Карминный! — Ярко-желтое и голубое! У нее там героиня на фоне моря в синем платье! Такое ощущение, что это было даже не готовое платье, а туали*! Не понимаю, как она умудрилась эту тряпку согласовать с режиссером!

— Я больше не могу! — Роуз вскрикнула почти в полный голос так неожиданно, что я уронила кусок сыра себе на грудь, чуть-чуть не донеся его до рта. Теперь придется выводить пятно! Вечно она то под руку что-нибудь скажет, то под локоть толкнет. — Сколько уже можно про этот фильм, а? Ну не взяли тебя, взяли Ванессу, что теперь — убиться?..

— О, ну давай, дорогая, расскажи, о чем могу говорить, а о чем нет! — я с остервенением начала оттирать от блузки липкий след. Салфетка махрилась и оставляла на ткани отвратительные бумажные колбаски. Не знаю даже, что сильнее меня бесило — это или то, что Роуз решила заткнуть мой фонтан.

— Я не хотела тебе указывать, — она с усилием поставила бокал, и раздалось отвратительно громкое дзынь. Настолько огромное, что мне показалось, будто оно сейчас отрастит себе ноги, взбежит по лестнице и заползет в ухо к Чарли, моему чертовому недомуженьку, заставляя того проснуться. Дзынь. Когда смотрю на его мерзкую улыбочку, начинаю понимать парижан, впавших в ужас от зубастых улыбок аристократов на картинах Лебрён. Удивление, смятение и гнев. Гнев-гнев-гнев. — Просто…

— Просто что, Роуз? Просто вот что? Распирает от любопытства, как дела у меня с Чарли? С этим чудесным человеком? — Я уставилась на каминную полку. Интересно, когда Чарльз трахал свою актрисульку на моем диване, она тоже смотрела на этих милых собачек? Ей тоже, как и мне, понравилась вон та, самая левая, белая с такими красивыми серо-голубыми пастельными пятнами? Или тот рыжий шпиц? Нет, вряд ли шпиц, если бы не жадность, в жизни бы его не купила: уж больно тупая морда для собаки, как будто он, как буриданов осел, никак не может выбрать между двумя одинаково наполненными мисками с кормом и в итоге сдохнет от голода. Вот бы они тоже сдохли. Любовнички. — Ну так, я его… простила.

— О, ну да, конечно, простила она. Это ты кому-нибудь другому расскажи. — Вдруг ее брови приподнялись так высоко, а глаза так сильно расширились, словно я была ценой на платье от Dior. Если будет продолжать в том же духе — никакой ботекс не поможет. — Так в этом фильме твой сумасшедший Марк играет? Хочешь попробовать — вдруг в очередной раз утешит? А Ванесса все планы испортила?

— Кто?! Марк?! Утешит?! — я поперхнулась воздухом и закашлялась. Это было так… Так… Проницательно и тупо одновременно. Тупо из-за того, что я могу надеяться на все, что угодно, при этом абсолютно точно зная, что никто больше меня не утешит. Во всех смыслах этого слова.

— А что ты так удивляешься? Ты так же лезла в тот военный фильм, и потом точно так же жужжала полгода, что как это так тебя и не пригласили!

— Замолчи, а! — я зашипела не хуже гадюки. Схватила бутылку, но вино уже кончилось, и в бокал упало только несколько капель кислятины. Ненавижу вино, ненавижу Роуз, ненавижу Чарльза, всех ненавижу. — Марк тут вообще ни при чем, — надеюсь, удалось совладать с голосом, и он не превратился в истеричные завывания баньши. — Из-за того фильма я расстроилась, потому что очень люблю фильмы про войну. Очень.

На самом деле я их ненавижу. Всей душой. 1916 год, битва при Сомме. Главный герой рядовой. Кажется, что ничего выдающегося нет в невыразительной коричневой форме, но нет же! Только попробуй сделай не то количество заклепочек на ремне или ошибись с размером козырька фуражки. Всегда найдутся знатоки. Нет, не так, я хочу проорать это слово в голос — «ЗНАТОКИ» — великие и ужасные, которые будут разглядывать твою работу под микроскопом, которые положат жизнь, чтобы найти, что же в тебе не так. Они докопаются до мелочи и будут надрачивать ее, пока та не достигнет глобальных масштабов. А потом окажется, что из-за того, что цепочка к часам не так подобрана, фильм провалился в прокате. И самое страшное — я знаю, что это правильно, так и надо, надо орать о своем уважении к истории в голос, выворачиваясь наизнанку во имя достоверности, но у меня уже нет сил.

Когда проходила собеседование в Королевской академии драматического искусства, мне показалось, что у женщины напротив, что-то болит настолько сильно, что она даже не может сосредоточиться на моем рассказе о себе, полным исключительной зубодробительной скуки, и вместо того, чтобы длить агонию, я вцепилась в нее мертвой хваткой, настойчиво задавая только один вопрос «Что с вами? Вы явно мучаетесь». Причиной оказалась банальная головная боль, от которой я попыталась ее спасти тремя таблетками аспирина со дна сумки.

В письме, где говорилось, что меня приняли в академию, она очень мило приписала, что я безусловно смогу найти общий язык с актерами, потому место за мной. Да, конечно. Я его до сих пор нахожу. Со всеми. Кроме Марка.

Может я выгорела? Если не нахожу ничего более важного, чем участвовать в фильме, в котором будет Марк? Тогда Роуз права, просто хочу потереться, и, получается, хорошо, что взяли Ванессу. Хотя… Какого черта!

— Ада, послушай… — она хотела коснуться моей руки, уже перегнулась через подлокотник кресла и потянула свои паучьи пальцы к моему предплечью, явно намереваясь сделать самое страшное — дружеское утешающее поглаживание. «Не надо грустить, Ада, на самом деле ты не убогая, это ничего, что один мужик тебе изменил в твоем же доме, а второй сказал, что если увидит еще раз — сломает тебе шею — это ничего, это у всех бывает, дорогая, просто сходи на барахолку в Кэмпдэн, прикупи себе еще пару фарфоровых собачек, фунтов по пять». Я чертова разбитая хрустальная ваза, которую сначала не трогали годами, которая стояла в кладовке, пылилась, потому что не подходила под интерьер, а как только ее вынесли из застенок на свет божий — ребенок неудачно кинул мяч и все, прости-прощай. Я опустила глаза, смотря как сжимаются и разжимаются кулаки. Раз-два-раз-два.

— Все, Роуз, проехали.

— Но…

— Нет, Роуз. Я сказала, что не хочу об этом говорить, я хотела говорить о чертовой Ванессе, а ты хочешь мучать меня тупыми вопросами про Марка, про Чарльза, про черт еще знает кого. У меня страшно болит голова. Так что все, давай.

Рука, тянувшаяся ко мне, так и застыла в воздухе. Глаза увлажнились, голубой красиво рассеялся, ловя на себе отблески маленькой настольной лампы. У Роуз изящные ключицы, глубоко западающие, особенно если слегка сгорбиться, как Довима на фото Аведона. Аристократическая сутулость пятидесятых. Ах. А кроме сутулости, у нее есть муж и ребенок. Не хочу ее больше видеть. Хочу жалеть себя, а не вести вот эти девчачьи разговоры с бокальчиком вина, где каждая думает, как самоутвердиться за счет другой.

К черту.

Комментарий к Глава 1. Горячая точка

*образцы из муслина

========== Глава II. Выжженая земля ==========

Я сидел на розовом диване и смотрел в большое зеркало над камином. Там отражались розовые занавески и ламбрикен в цвет. На стене справа висела картина с розовыми пионами. Странно, что курю не ментоловые сигареты, толщиной с зубочистку, ведь обстановка так располагала быть пидором. Пепел падал на розовый ковер. Может, пусть это лучше все сгорит к хуям, а?