Мужчины и любовницы (СИ)

— Засранец, — отбросила в сторону крекер, который даже не успела надкусить.

— Испортил настроение?

Как только у меня вообще возникла мысль рассказать про Чарли с его профурсеткой? Хорошо, хватило мозгов молчать о разводе, а то бы вся съемочная группа во главе с тем же славным Марком перемывала мне кости по костюмерным. Вообще, какой-то не завтрак, а чисто бомбардировки Лондона в сороковых: кто-то прячется в подвале, кому-то повезло оказаться в метро, а кто-то как ни в чем ни бывало продает лаванду на счастье, будто блаженный.

— Не твое дело! — скрипнула зубами так, что наверняка испортила эмаль. — Никто не имеет права…

— Да-да, только ты можешь лезть в чужую жизнь, — отмахнулся, как от мухи; была бы свежая Таймс под рукой, еще бы и ей добавил.

— Ты меня позвал, чтобы издеваться? Тренируешься перед встречей с милой Джилл?

— Вот! Вот я о чем! — Марк почти ликующе хлопнул ладонью по столу. — В этом вся ты, Ада. А еще удивляешься, почему от тебя муж сбежал. Я бы тоже…

— Заткнись. — Какого черта я все еще сижу с ним? Как чувствовала — надо было остаться в номере. Ему просто некуда выплеснуть все то дерьмо, что накопилось за съемки — видела, как он вчера чуть не вцепился в Брендана после очередной придирки, а Ада всегда прекрасно выполняет роль общественного сортира.

— Неприятно? — Марк настолько мерзко ухмыльнулся, что не сдержалась и передернула плечами. Каждый раз как в дерьмо наступаешь, да почему я, черт возьми, надеялась, что сегодня раз все будет по-другому? Что он сможет проявить хоть каплю… Снисхождения, понимания, хоть чего-то. — Ладно, успокойся, я не…

Вдохновленную речь перебила вновь раздавшаяся мелодия звонка — сквозь треньканье явственно чувствовалась настойчивость звонившего. Марк, очевидно, тоже это понял, напряженно дернулся и потянулся к своему Блекберри.

— Слава королеве! — прошептала одними губами. Трескотня Джилл его отвлечет, и мне не придется выслушивать бредовые оправдания на вроде «я не хотел» и «ты все не так поняла». Лучше держаться подальше…

Марк замер, слепо уставившись прямо перед собой и сжимая в руке надрывающийся, телефон с таким усилием, что костяшки пальцев побелели. Затем слишком медленно, будто тот внезапно стал весить с десяток фунтов, поднес телефон к уху.

— Да? — И голос сиплый, неживой. — Я тут причем? — в отвращении скривил губы. — Не смогу. Нет. Я сказал — нет! — Интересно, с кем это он? Нет, нет, мне это совершенно неинтересно, любопытство погубило уже множество кошек, не хочу быть одной из них. — С какого… — Марк чуть ли не взвизгнул. — Я что-то ему должен вообще?! Сдох, и ладно! — он с такой злостью швырнул телефон, что тот скользнул по столешнице и упал на асфальт. — Чего уставилась?! — Наконец, посмотрел на меня, вжавшуюся в стул и зачем-то вцепившуюся в ручки сумки. Очень сильно хотелось убежать, но я упрямо продолжала сидеть, чувствуя, как внутри нарастает мелкая дрожь, а на лбу выступает холодный пот. Затравленно огляделась, нет, пока Марк еще не так сильно кричит, чтобы на нас обращали внимание.

— Позлорадствовать хочу. Или что я еще могу по-твоему сделать? — наклонилась поднять телефон, чтобы хоть на секунду вывернуться из-под его тяжелого и пустого взгляда. Перед тем, как положить Блекберри снова на стол, бросила взгляд на горящий экран — его дочь на заставке, она очень повзрослела и одевается так же безвкусно, как и все женщины в окружении Марка. — Случилось что-то? — В ответ помотал головой и, не поднимая головы, потянулся к сигаретам, достал одну, но прикуривать не стал, вместо этого сжал в пальцах с такой силой, что табак посыпался на стол. — Ну, выглядишь ты сейчас так, будто…

— Я, блядь, может всю жизнь мечтал об этом! Жалко, не успел придушить его своими руками. Можно подумать, блядь, трагедия, блядь, что помер! — Он резко перешел на неразборчивый шепот, видела, как глаза шарят по столешнице, ни на чем не останавливаясь и вместе с этим как будто стараясь найти что-то важное. Дрожь перешла на руки, и я никак не могла ее успокоить, совершенно не понимая, что происходит.

— Дома непри…

— Ничего. — Марк провел ладонью по лицу, точно пытался смахнуть дурные мысли. Когда снова заговорил, голос был на удивление ровным: — Фред умер. Вот.

— Соболезную. — Выдавила через силу. А что еще можно было сказать? «Слава богу»? «Черт с ним, пойдем есть мороженое?» Отчим Марка не тот человек, по которому способна искренне скорбеть. Как и мой отец. Еле сдержалась тогда, чтобы не устроить матери сцену на кладбище, меня просто физически добивали ее надсадные театральные рыдания, только что в могилу не бросалась, не зная, как еще показать горе. Но пришлось вести себя прилично, я даже заставила себя пару раз приложить платок к глазам. Прах к праху… Не понимаю откуда взялась черствость… Хотя отчего ж, понимаю — отец никогда не стеснялся в выражениях, стараясь задеть меня посильнее, до сих пор искренне удивлена, как не задохнулась в помоях, которые лились у него изо рта. «Бездарная тупая девка!» — Хочешь, я договорюсь с Бренданом о выходном, чтобы ты съездил на похороны?

— Засунь свои соболезнования себе в задницу. Ни на какие похороны я не поеду.

— Я понимаю, но ты должен…

— Не понимаешь! Ни ты, ни мать. Срать я хотел! Никому я не ничего должен. Тем более, Фреду! «Ах, что подумают люди!» — Я молчала и часто-часто моргала, стараясь не заплакать, сама не зная от чего — то ли от того, что мне опять указывают на мое место, то ли от того, что Марк кричал прямо как отец, и внутри все завязывалось узлом — хотела лишь, чтобы он замолчал и взял себя в руки. — Давно такой святой стала?!

— Просто это повод для сплетен… — я хотела говорить спокойно и ровно, но выходило надрывно, слезы стояли совсем близко. Я хотела прикоснуться к его руке, но он резко ее одернул. Я хотела быть нужной, но я не нужна. Марку никто не нужен. — Знаю, Фред был не слишком приятным человеком…

— Ты нихера не знаешь! — он вцепился в мое запястье, оскалившись.

— Чего я не знаю-то?! — Дернула руку на себя, вырываясь из захвата — он не особо-то и держал. — Думаешь, забыла, как из-за него все детство с синяками ходил? — Марк отшатнулся, с отвращением уставившись на меня. И я уже наперед знала, что он скажет в следующий момент. Он всегда так говорил. Много-много раз, а потом в очередной раз сбегал и годами пестовал обиду. Просто потому, что самое простое, что можно сделать.

— Да…

— …пошла я? — закончила за него, вскочила слишком резко, задев пустую чашку, она покатилась к краю стола, но я успела ее подхватить и со звоном поставить на блюдце. — И правда, пойду. Приятного дня вам, мистер Руни, примите еще раз мои соболезнования.

Достала из кармана несколько банкнот, бросая их перед Марком, развернулась и ушла. Вот оно, достоинство? Я его чувствую сейчас? Тогда почему плачу?.. Не хочу быть с ним больше. Никогда. Может, отец прав — меня невозможно любить?..

========== Глава VIII. Сломленный ==========

Как же я тебя ненавижу, Ада. Как же ненавижу тебя, застрявшую в моей голове. И все равно иду к тебе, чтобы рассказать, потому что никого у меня больше нет. Знаю тебя всю жизнь, ты — это почти что я, потому и не могу забыть, за то и ненавижу — заставляешь сталкиваться с собой.

— Открой! — Шуршание. Я со всей силы ударился в дверь лбом, надеясь, что это заткнет гудение в голове. Появилось оно ровно в тот момент, когда позвонила моя сука-мать, заливаясь слезами. Почему, почему она никогда не заливалась слезами по мне? Ведь я все ей рассказал, пусть потом, но рассказал. А она… Выдумки, ебучие выдумки. Конечно. Самое простое решение — вечно прячет голову в песок, сраный страус, даже внешне похожа — длинная морщинистая шея и тупые глаза. — Ада, блядь! Открой немедленно!

Из соседнего номера высунулся этот ее пидарок. Даже, блядь, пижама у него пидарская, лиловая, странно, что не в ебаный цветочек.

— Марк, что сл…

Начало двоиться в глазах.

— Если ты, бляденыш, сейчас не заползешь обратно, я возьму эту бутылку, — махнул рукой так резко, что из бутылки полетел веер брызг, густо пахнуло можжевельником, — и засуну тебе ее в жопу — тебе ж такое нравится, а потом буду стучать твоей башкой в ебучую дверь! Понял, блядь! Иди сюда!