Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)

Наверное, эти чувства достаточно выказались в ее обращении, чтобы Ираклий наконец встал и, пробормотав: “Извините, мадам”, покинул гостиную, оставив их с Сашей вдвоем. И Саша наконец получила возможность поговорить с Женей. В присутствии мужа она едва ли проронила несколько слов, и, казалось, не меньше Жени ждала, пока Ираклий избавит ее от своего присутствия.

- Женька, ты что такая смурная? – спросила Саша. – У вас что-то не ладится?

Конечно, она тревожилась – большая, тяжелая, усталая от своего бремени – но и втайне радовалась тоже. Женя решила доставить Саше еще большее удовольствие.

- Ты не знаешь ничего? Василий умер, мы похоронили его пять дней назад, - сказала она.

Саша подобающим образом ахнула, всплеснула руками, хотя внутри у нее всплеснулась радость.

- Да что ты говоришь!

Женя кивнула, с таким же напускным похоронным видом. Они с Сашей разыгрывали какую-то комедию, как, впрочем, бывает почти всегда.

- Как он умер? Несчастный случай? – живо спросила Саша.

- Нет. Как Пушкин, на дуэли, - скорбно улыбаясь, ответила Женя. – Романтика! Представляешь, его за какое-то оскорбление вызвал на поединок граф Шувалов и уложил с одного выстрела, в лоб…

И вдруг, сама от себя этого не ожидая, Женя закрыла лицо руками и расплакалась. Может быть, она сумасшедшая, какой ее все и считают? Может быть, она преследует самую глупую иллюзию из всех?

- Ах, матушки, - совсем как Дуня проговорила Саша, и приобняла Женю за плечи. – Бедная ты головушка!

“Это точно, что бедная…”

Женя плакала, а Саша по-матерински поглаживала ее по плечу.

- Ну, ничего, ничего. Кто же мог знать…

“Все под богом ходим”, сказала бы она, если бы и вправду была как Дуня. Но она была не Дуня. Разница между такими женщинами, как Саша, и простонародьем ярче всего проявлялась в подобные моменты – Саша сжала губы и опустила руку, которой гладила подругу по плечу.

Саша, может, не дошла до такого края, как Лидия, но ей было до этого недолго.

- Ладно, не будем больше об этом, - угасшим голосом сказала Женя. – Хорошо? Мне и так тяжело.

Саша кивнула, хотя не поняла и не могла понять, что подразумевала подруга. Жене было тяжело, потому что она почти ни с кем не могла быть откровенной. Ее ясная, сильная и доказательная вера была тем лекарством, которое приходится прятать от больных.

- Вы с мужем не ссоритесь? – спросила Саша.

Ей хотелось, чтобы ссорились. Женя улыбнулась.

- Бывает иногда. Ты же сама понимаешь, как Игорь это переносит. А он еще и человек такой впечатлительный.

Саша покивала. Лицо у нее было сочувственное, но на душе у беременной не вдовы и не мужней жены стало еще светлее.

- Ну крепись, бог даст, все пройдет.

Женя остро взглянула на Сашу. Но в ее устах это была просто привычная поговорка.

- А чем ты вообще занимаешься? – спросила ее Саша. Она смутилась. – Я понимаю, конечно, что не к месту спросила…

- Ты спрашиваешь, не пишу ли я? – с облегчением ответила Женя. – Конечно, пишу! Это единственный способ не сойти с ума!

Увидев ужас, отразившийся в Сашиных глазах, она поняла, что сказала. Вот что бывает, когда говоришь, что думаешь.

- Я не то хотела сказать – я имею в виду, что это помогает мне отдохнуть душой, - поправилась Женя. Саша кивнула.

- Конечно… А твой муж не…

- Нет, он не возражает.

Саше это не понравилось, но, кажется, она сама себя пристыдила.

- Ну и замечательно. А у меня все хорошо. То есть у нас.

Саша с мягкой улыбкой погладила свой живот – ее лицо впервые стало каким-то умиротворенным.

- Женька, я думаю, что это мальчик. И думаю, что это наша порода и что он будет здоровенький. Правда, чудесно?

- Еще бы, - сказала Женя. Теперь ее кольнула зависть. Вдруг Женя поняла, что никогда не почувствует себя на месте Саши.

- Пишешь что-нибудь новенькое? – спросила Саша.

Женя покачала головой.

- Нет, Сашенька, я должна переписать свой старый роман. У него должно быть другое окончание.

Может быть, Саша удивилась писательским причудам, а может, удивилась Жениной черствости. Заниматься такими пустяками сейчас! Но ее мнение почти не имело для Жени значения. Она слушала только себя, то, что говорило ей чутье.

У ее романа должно было быть другое окончание.

***

Вечером Женя опять сидела за столом в гостиной, превращенным в ее рабочий стол. И перед ней лежала рукопись, сшитая из нескольких тетрадей. Ее “Предвечное блаженство”.

“Антиох услышал, что Полина занемогла. Ему казалось, что он забыл ее, казалось, что он занят вполне другою, другим – но в час, когда его достигла эта весть, с ним сделалась страшная перемена. Она умрет! Что ж останется?”

- Да, да. Что ж останется? – шептала Женя, судорожно скользя пальцами по волосам.

Она писала, не понимая тогда, что пишет!

“Все чувства, все радости погаснут! Полине сверкнет звезда бессмертия, но что это такое? Что за искра божия заменит ей прекрасный мир? Антиох впервые понял, как любит землю. Что обещается усопшим, даже христианам, верующим в бессмертие? Рай пустой, бессмысленный, нагой? Как же не плакать о той, которая оставляет печальную юдоль – о, в тысячу раз печальнее кажется небо!”*

- О, как верно, как верно, - шептала Женя. – Если нет вечного сна, что же вместо него? Как вовремя мне явился Василий! Скажи же мне, мой друг… что я не ошибаюсь.

Женя склонила голову и, сурово сжав губы, решительно перечеркнула смерть Полины. А потом начала писать, бегло и почти не раздумывая, как будто ее перо кто-то направлял.

***

Жизнь с Игорем вошла в привычную колею. Жене, в эти безумные дни после свадьбы, казалось, что такого никогда уже не будет: что они или разойдутся, грубо и некрасиво рассорятся, или один из них умрет, или…

Как бы то ни было, ожидание катастрофы не оправдалось. Удивленная Женя превратилась в весьма благополучную женщину: важную даму на людях, распорядительницу с прислугой, покладистую супругу с мужем. Впрочем, с Игорем легко было ладить. Он оказался почти идеальным мужем, как ни горько Жене было это признать…

Она чувствовала, что недодает ему того, что следует.

Наверное, ему вовсе не стоило жениться на ней – он был достоин лучшей жены.

“Не терзай себя этим, - сказал ей однажды Игорь, когда Женя заикнулась о собственных истинных чувствах. – Единственный твой недостаток, на мой взгляд, это склонность слишком в себя углубляться и заниматься самобичеванием. Я счастлив с тобой и не желаю большего”.

“Врешь!” – подумала Женя.

А может, и не врал. Но как тут поймешь – врет он или нет? Человек попроще или словами, или в лице выказал бы свое настоящее отношение, свое неудовольствие. Игорь Морозов так не мог. И Жене пришлось оставаться собой - собой, которая была слишком непохожа на нормальную женщину, чтобы быть в себе уверенной.

Они встречались с мужем по вечерам, ужинали вместе, разговаривали, касаясь всех сторон жизни, читали. Им было интересно друг с другом, но ни один ни в чем не открывался другому до конца – оба были замками, и ни один не был ключом к другому. По ночам они были близки. Довольно часто, и часто мужа к любви склоняла Женя, в которой проснулась чувственность, какой она сама от себя не ожидала. Игорь почему-то считал, что чувственность в женщине означает любовь, и, может, он и был прав… относительно других. А Женя чувствовала только постоянно обновлявшееся, ненасытимое желание принадлежать мужчине, идеалу, которого она не находила. В минуты восторга ей казалось, что вершина жизни достигнута, идеал обретен… но эти минуты проходили, и опять рядом был чужой человек.

А может, она хотела слишком многого.

То же ощущение заоблачной выси, единения с абсолютом, счастья охватывало ее во время писания – Женя старалась сдерживать себя и дозировать свои занятия, чтобы не огорчать мужа, однако регулярно присаживалась к столу. Но счастливые минуты творения были тоже редки – гораздо больше было творческих мук, борьбы с неповоротливыми мыслями и ускользающими чувствами, которые никак не позволяли запереть себя в слове.