Две войны (СИ)

— Если война нагрянет, боюсь, что наши шансы выиграть в ней ничтожны, — около двух месяцев назад сказал Джастину старший брат, потягивая виски в салуне. Он был напряжен и озадачен своими мыслями, несмотря на царившие в баре веселье и беспечность. — Я бы уехал из Конфедерации в Старый Свет, но при всем моем желании это невозможно.

— Отчего же? — Джастин помнил этот разговор до мелочей, хотя и был уже достаточно пьян; почему-то в тот миг ему показалось крайне важным запомнить то, что говорил ему Джефф. — Ты не патриот, дорогой братец. Взгляни вокруг! Эти милые дамы нуждаются в героях. — Он легко поцеловал девчонку, которая, кокетливо взвизгнув, задрала юбки и убежала за новой бутылкой огненной воды для молодых людей. — Неужели ты хочешь бросить их на произвол судьбы?

В те дни Джастин ощущал странную удовлетворенность: ни свиданий, ни приглашений на обед, никаких обязательств и ни гроша в кармане. Насколько приятно было болтаться в этой человеческой похлебке, льющейся в его любимом баре, — шлюхи, пьянство и дуракаваляние. Танцы на улицах на пустой желудок, звон покерных фишек, бутылки с выпивкой на всех столах. Что может быть лучше, чем шнырять в этой толпе между семью часами вечера и пятью часами утра, просто плывя по течению и чувствуя легкое головокружение. Каждый вечер Джастин приходил сюда — его влекли прокаженные улочки, раскрывавшие свое мрачное великолепие только тогда, когда начинал угасать свет дня и проститутки занимали свои места. Однако, как бы ни был безрадостен, безобразен или ограничен и порочен тот мир, в котором он жил, Джастин чувствовал себя в нем прекрасно.

— Не утрируй, Джастин, — недовольно одернул его Джефф, сжигая свои внутренности виски, — ты рвешься геройствовать, даже не зная, что такое война и как она страшна на самом деле. Ты всю сознательную жизнь гуляешь с девками и пьешь виски и ликер, словно рыба воду.

— Почем тебе знать? Ты не лучше меня, — улыбнулся Джастин, раскуривая сигару, попутно провожая взглядом голую девицу в сопровождении Кристофера. — Сам-то ты не участвовал в сражениях и не бывал на войне. С чего бы тебе рассуждать о битвах?

— Ты вырос на книжках о доблестных рыцарях, за свои подвиги получавших земли и красоток, а я вырос на рассказах дедушки Эрика, который был ветераном Мексиканской войны,² — сухо парировал старший Калверли, переполненный чувством собственного достоинства.

— Ты много потерял, Джефф! — разразился пьяным хохотом младший. — Уж не знаю, что тебе рассказывал старый болван Эрик, но будь уверен: такой войны мир еще не видывал и я собираюсь принять в ней прямое и непосредственное участие. Я надеру задницу этим выскочкам-янки!

— Единственный болван здесь — это ты, Джастин, — больно задетый словами брата о дедушке, гаркнул Джефф. — Жаль, что Эрик умер, когда тебе исполнилось всего пять, он мог бы многое тебе рассказать. Например, что графство держится на одних земельных делах. Забота о гектарах лежит на черных рабах, которым мы доверяем только мулов, вспахивающих землю, — такой рабочей силы у нас предостаточно. Отец не единственный аристократ, который специализируется на хлопке и табаке; в Европе он ценится на вес золота, чему мы и обязаны своим благополучием, но при всем этом, мы не имеем ничего! Те, кто успел завладеть плодородной почвой, не жалеют ни рабов, ни мулов, ни денег — лишь бы вырастить в этом сезоне хороший урожай и отправить его на внешние рынки. Так скажи-ка мне, зачем тогда люди разводят лошадей? — наклонившись над столом, твердо спросил его Джефф.

— Не знаю… Ну, мать всегда говорила, что хорошая лошадь — это знак качества, отличающий нас от крестьян, — припомнил Джастин, на несколько секунд забыв о выпивке и девушках, резвящихся вокруг, чувствуя, как в нем пробуждается пьяный, но настоящий интерес к его словам. — Так мы посещаем каждого состоятельного землевладельца, объезжаем окрестные поместья, мы надоедаем своими посещениями дамам из общества…

— Вот именно, — сказал Джефф, явно недовольный умственными способностями брата, — лошади разводятся только в богатых семьях, чисто из прихоти плантаторов, у которых уже есть десятки мулов для работы на полях. На кой черт, спрашивается, мы рвемся воевать, не имея конной силы? На всем Юге лошадей не так уж и много, хотя мы-то считаем, что с нашими гнедыми породистыми скакунами ни в какое сравнение не могут идти безродные полукровки, на которых катаются дикари-янки. Но ведь на самом деле в этом поединке выиграет далеко не качество. Значительное преимущество в лошадях — на стороне Севера.

— Ты просто трус! — изумленный, Джастин не нашелся, что ответить на такое заявление брата, ведь в нем, пока он слушал доводы Джеффа, зародилось сомнение и он с раздражением поймал себя на предательских мыслях. — Если ты так боишься, то почему бы тебе не уехать в Старый Свет, как ты мечтаешь?

— Здравый смысл совсем распрощался с твоей головой? Ты же знаешь, что Сара ждет ребенка, — беззлобно отозвался старший брат, тяжело вздохнув и отодвинув от себя пустую бутылку вина. — Ей каждый день становится все тяжелее; она не вынесет такого дальнего путешествия на корабле. Я не могу рисковать жизнью ребенка и ее здоровьем. Так что не выдумывай.

— Ты будешь вынужден идти на войну, Джефф, — самодовольно сказал Джастин, поманив к себе рыжеволосую девчушку лет семнадцати, свою постоянную подружку для утех — Саманту, которая с готовностью кинулась ему на шею. — Если не ради славы, то ради Сары уж точно. И поверь мне, когда мы за несколько месяцев уничтожим этих упырей, ты со стыдом поймешь, что твой страх застилал тебе глаза. У Севера нет ничего такого, в чем мы бы уступали янки. Они хотят войны? Они ее получат!

— Я надеюсь, что все это закончится хорошо хотя бы для тебя, — мрачно буркнул Джефф, опустив голову на сложенные руки. Казалось, что его гложет непреодолимое чувство надвигающейся катастрофы, грозящей разрушить весь его мир, и незримая тяжесть давила осознанием на его широкие плечи и причиняла необычайное душевное беспокойство. Он выглядел так, словно его выворачивает наизнанку от этого искрящегося внутри волнения.

— Ты это о чем, братец? — Джастин поудобнее уселся на мягком стуле, легко усадив на себя стройную девушку, положил правую ладонь на выпуклый животик, а второй отсалютовав Стиву, сидящему за соседним столом.

— Забудь. Я просто устал, — Джефф кинул деньги на стол и поднялся. — Увидимся дома.

Джастин помнил, как заворожено наблюдал за катящейся по столу монеткой. Его руки свободно шарили по молодому девичьему телу, мяли упругие груди Саманты, его член жил своей жизнью, наливаясь желанием и силой, а в голове поселилась пьяная похоть, пальцы настойчиво поглаживали влажную щель между тонких ножек, но его глаза упорно следили за монетой, пока та со звоном не упала со стола. Риверс. В этот момент в Джастине что-то изменилось, промозглый дискомфорт заполз в его голову, заставил его спихнуть с колен рыжую потаскушку, усердно вылизывающую его шею, и выбежать из бара, оставив позади гул и веселье ради такой непривычной тишины спящего квартала. Пьяный и встревоженный, он был в руках этой опасной тишины и знал только, что должен выстоять, выстоять любой ценой перед лицом всего, что бы ни случилось. Так как то, что рождалось теперь, выходя из этой смуты, нельзя было победить иначе, как с помощью самообладания, непоколебимой твердости, за которую он и должен был бороться отныне.

Джастин ясно вспомнил ту ночь в баре, то угнетающее, черное пятно сомнения, которое зародили в нем слова Джеффа. Они не давали ему покоя. Теперь, в этот смутный момент, когда вся его уверенность превращалась в руины, путь солдата, который был предначертан ему - был закрыт. И он, запутавшись, стоял посреди гудящей площади перед новым, перед тем, что надвигалось, не принимая конкретной формы, не издавая однозначного призыва, не вколачивая в голову никакой определенности, кроме той, что тот мир, с которым Джастин был связан и которым наслаждался, теперь окончательно и бесповоротно погружался в пыль и никогда, никогда не смог бы больше подняться снова. Джастин начал чувствовать настоящий страх. Он был не готов.