Две войны (СИ)

Обладая холерическим темпераментом, Джастин, помимо всего прочего, был склонен к долгим и мучительным приступам самобичевания, чаще всего происходящим именно в эту пору времени суток и именно наедине с собой. Поэтому сейчас на него напала жуткая хандра. Он отчаянно не хотел связывать свою жизнь с напыщенной англичанкой, но прятаться до скончания века в саду собственного дома, за юбкой матери, не мог, и опуститься до побега — тоже, но оставлять все как есть у Джастина не было желания. Он хотел бежать. Быстро, без оглядки. Хотя эти порывы Джастин отметал от себя почти сразу же, ведь это был его единственный шанс доказать отцу, что он не тряпка, не пьяница, спускающий последние гроши в барах по ночам, и не крыса, крадущаяся каждое утро в предрассветных сумерках в собственную комнату после очередного проигрыша в покер.

Джастин знал, чего он стоит на самом деле, так как врать себе молодой плантатор не привык, но перекроить свою суть, манеру поступать как душе угодно не мог. Хотелось бежать от Техаса и от слащавой напевности его диалекта, бежать от душных комнат, пропитанных ядом светского тщеславия и лицемерия. Джастину хотелось грубости и неприкрытого разврата; и то и другое истязало его душу, а он не знал, как остановить это. Полностью погрузившись в свои горькие мысли, он прибавил ходу, обогнув все восточное крыло особняка и уже ступив на дорожку к роще, где находилась беседка и удивленно остановился, услышав далекое ржание лошади. Звук доносился с холма у подъездной аллеи, и, взглянув туда, Джастин увидел, как к дому несутся подстегиваемые шпорами лошади запоздалых гостей. Завидев Джастина, двое всадников рванулись к нему, оставляя после себя красно-серый туман пыли, который в вечернем мареве казался черным.

— Калверли, ты что, ошалел? — натянув поводья, крикнул Кристофер Гейт, остановив лошадь около друга. — Что ты прохлаждаешься? В городе такое творится, а ты все еще здесь!

Джастин недовольно оглядел друга, который, к его огорчению, был свеж и доволен жизнью, явно не мучаясь угрызениями совести по поводу своего опоздания.

— Черт бы тебя побрал, Кристофер! — зло зыркнув на него, взорвался Калверли. — Ты приехал почти вовремя на помолвку лучшего друга, правда, с опозданием часов на пять! Не собираешься объясниться?

— Ты что, реально не в курсе? — казалось, Гейт смотрел на него как на умалишенного или, по крайней мере, не слишком здорового, отчего Джастин на мгновение замер, пытаясь сообразить, что так изумило друга.

— Джастин, быстрей! — воскликнул второй парень, Стив Карлсон. — На площади митинг! Президент обнародовал декларацию о призыве добровольцев: Линкольн мобилизует армию!

Растерянность на лице Джастина резко сменилась пониманием, и он удивленно перевел взгляд с одного друга на другого, пытаясь понять, каков процент шутки в их словах, но чем дольше он их слушал, тем сильнее кровь закипала у него в жилах.

— Неужели…

— Джастин, не стой как столб! — в нетерпении покачиваясь на коне, затрещал Крис. — Собирайся живее, и поехали в город! Мы не должны это пропустить.

— Что пропустить? — раздраженно огрызнулся Джастин, нахмурившись; от их криков у него разболелась голова, и он совершенно перестал что-либо соображать, так что все попытки друзей достучаться до него своими новостями были бесполезными. — Если вы, два кретина, еще не заметили, то я женю…

— Твою мать, Джастин! — досадливо вскрикнул Крис, тормоша друга за плечо. — Очнись же! Началась война!

¹ une petite societe — (с франц.) «маленькое общество»

========== Глава 1 ==========

A warning to the people

The good and the evil

This is war!

To the soldier, the civilian

The martyr, the victim

This is war!

To the right, to the left

We will fight to the death

To the Edge of the Earth

It’s a brave new world from the last to the first

(30 Seconds To Mars — This Is War)

Дорога до Шестой авеню города Остин от плантаторских угодий занимала более четырех часов неспешной езды по проселочным дорогам в карете, но трое всадников добрались до города за полтора часа, почти загнав лошадей. В Остине царил настоящий хаос; суматоха, творившаяся на центральной площади, громкие патриотические митинги, призывающие всех идти в добровольцы, тысячи голосов — все это свидетельствовало о начале войны, которую с замиранием сердца ожидали матери и с героическим рвением призывали юноши — смельчаки Техаса.

Экипажи, останавливающиеся у площади, пестрили разнообразной толпой жен и подружек богатых плантаторов и фермеров. В ужасе оглядываясь по сторонам, женщины судорожно обмахивались веерами, то и дело падая в обморок до того момента, пока слуги не подносили им нюхательной соли и дамы снова не приходили в чувство, чтобы опять поражаться творящемуся на площади кошмару. Мужчины неистово носились из стороны в сторону, выкрикивая патриотические лозунги и невероятно радуясь происходящему, словно бы впереди их ожидало что-то веселое. Вероятно, каждый из них с нетерпением предвкушал заветную схватку; рабочие и солдаты по всей Конфедерации уже давно формировали секретные батальоны, язык призывов вырвался из бурлящего жара неизмеримой, сопротивляющейся всему миру военной воли — самые активные элементы уже несли оружие в своих руках.

В городе выяснилось, что президент Линкольн поставил под ружье волонтеров. Новость об официальном начале войны дошла до Техаса уже через три дня после первых, но незначительных сражений; весь Юг был охвачен возбуждением, пьян войной. Все считали, что первый же серьезный бой положит конец противостоянию, и все мужчины спешили завербоваться, поэтому сейчас на площади творилось нечто невообразимое. Джастин думал, что вот, наконец темное давление, которое неделями нависало над Штатом, утратило часть своего веса, теперь все стоят здесь и ждут и каждый формулирует свои желания. Они достаточно многообразны, но все же однозначным должно быть признание их величия. Оно лежало в отказе от собственного решения, и, лишь примкнув к всеобщей военной лихорадке, понимаешь, что город чувствует в себе радостный долг, преисполненный силой и страстью, как посреди вихря, вопреки событиям, переменам, судьбе еще ожидалось что-то настоящее, истинное, подлинное. Разнообразие желаний, которое придавало толпе своеобразное волнение и возбуждение, искало своего выражения. В рядах слышалось бормотание, крики, смех, музыка, песни, ругань. Отовсюду доносился мучительный и громкий протяжный звук трубы. Дробь барабанов угрожающе отражалась от фасадов домов, терялась в толпе, разносилась над площадью и парком, заставляла дрожать раскрытые настежь окна. Формировались группы, они сплоченно стояли вокруг усердно жестикулирующих фигур, призывающих как можно скорее отправляться на фронт. Джастин внимательно прислушивался к звуку трубы, чувствуя, как разгорается жаркое пламя: вскоре должна была осуществиться всеобщая мечта о крови и баррикадах. Мужчины, старые и молодые, волонтеры и рабочие и много мелких буржуа среди них — они делали революцию, эти парни с решительными лицами, грубые южные работяги, которые хотели подзацепить девушек, они вызывающе пели, и смеялись, и кричали, и двигались, широко и самоуверенно неся знамя Конфедеративных штатов.

— Начинается… — сказал он и запнулся, голос звучал хрипло. Он не хотел поддаваться этому вихрю, напряженно думая, должно ли у него теперь к горлу подступить отвращение, но это было не отвращение, это был страх.

Многие молодые люди так же, как и их более старшие соотечественники, горели желанием сразиться с янки; они всем сердцем верили: им не придется кидать и половины сил Юга на войну с дикарями Севера, искренне считая, что их совершенная неприспособленность к боевым действиям не сыграет роковой роли в этой войне — в чем и заключалась главная ошибка. Джастин Калверли был не единственным, кто понимал, что нехватка ресурсов была, пожалуй, самой серьезной проблемой, учитывая, что их огнестрельное оружие представляло собой жалкое зрелище: старые, заряжающиеся с дула мушкеты, которые остались в домах буржуазии еще с давних времен — войны с индейцами при освоении Американских земель и завоевании колоний. В доме Калверли хранились ружья и револьверы, но отец часто называл их антиквариатом и утверждал, что они уже почти негодны к реальной обороне, поэтому маленькому Джастину позволяли забавляться с ними. Сейчас, представляя, что его детские игрушки послужат настоящим орудием убийства, ему было не по себе. Он мысленно благодарил брата, который раскрыл ему глаза на эти вещи.