Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)

“- Нет, - сказала Полина, покачав головою. - Я хочу узнать от тебя, именно от тебя, что душа бессмертна.

- Но чем ты поверишь мои слова? – спросил Антиох.

- Нашею любовью, - отвечала Полина, обвив руками его шею. – Это истинный наш учитель, мой Антиох, которому должно следовать. Все прочие могут солгать, но этот – никогда…

Уста их слились в поцелуе”.

Женя почувствовала, что краснеет. Конечно, это было даже не непристойно – у них в доме были книги, говорившие о любви гораздо смелее. Даже у Пушкина встречались такие стихи, что…

Но Пушкин не был девицей, хотя и жил за семьдесят лет до Жени Прозоровой.

Тут скрипнула дверь. Женя вздрогнула, со злостью на себя вспомнив, что сама же забыла запереться.

Она повернулась, не вставая со стула.

- Что?

Мать стояла в дверях спальни. Ее модная прическа с валиком волос надо лбом, в сочетании с пенсне, даже в домашнем платье делала госпожу Прозорову похожей на классную даму.

- Чем ты тут занимаешься? Опять чепухой?

Женя прикрыла ладонью рукопись.

- Я так отдыхаю, мама, - с вызовом сказала она. – Ты же отдыхаешь так, как любишь? Почему я не могу?

- Вот так, - Серафима Афанасьевна ткнула пальцем в сторону стола, - я не отдыхаю! Сама не знаю, как ты такая получилась, невесть в кого!

Женя хмыкнула.

- Извини, - сказала она. – Но, кажется, я не сама себя сделала.

Мать покраснела. Женя наблюдала за ее замешательством почти злорадно.

- Только попробуй мне это куда-нибудь понести и опозорить нашу семью! – сказала Серафима Афанасьевна, когда к ней вернулся дар речи, опять ткнув пальцем в сторону рукописи. – Только попробуй мне!..

Дверь захлопнулась.

Женя мягко хмыкнула, потом снова повернулась к столу. Такие сцены уже почти перестали производить на нее впечатление.

К тому времени, как за окном совсем стемнело, Антиох Волоцкий уже уехал из села, оставив Полину Адашеву чахнуть и мучиться теми же вопросами, которыми мучилась сама Женя.

Женя писала быстро, но нечасто урывала для этого время. Не потому, что была действительно так занята – потому, что приходилось прятаться от матери. Однако твердое намерение “куда-то это понести” она имела с самого начала, и только укрепилась в своем желании после материнских упреков.

Пожалуй, ее повесть могут даже принять. Конечно, если повезет с редактором.

Женя посмотрела на свою голубую ученическую тетрадь, листы которой скрутились с одного конца, потому что были плотно исписаны. Их романтически освещала свеча, а кругом было темно. Точно хозяйка этой комнаты собиралась заняться гаданием или колдовством по старинному манускрипту.

Женя прикрыла глаза и увидела красивое смуглое лицо с прядью темных волос, наискось падающей на высокий лоб. Молодой человек все время отбрасывал ее назад, пока читал, чтобы ничто не мешало его прекрасным темным глазам поглощать текст. Картина была такой живой, что Женя улыбнулась.

Василий Морозов работает теперь редактором в издательстве “Пегас”. Туда можно посылать рассказы почтой. Пожалуй, так Женя и сделает.

***

К концу рабочего дня Василию Морозову попалась на глаза странная рукопись.

Он уже очень устал, чужая претенциозная бездарность так намозолила глаза, что одно название, “Предвечное блаженство”, и псевдоним “Аврора” чуть не заставили его отвергнуть это произведение без правки и даже без внимания. Дамскую прозу молодой редактор не уважал.

В этом он признавался себе совершенно открыто.

Однако, дав глазам отдых и подавив первоначальный порыв, Василий пододвинул к себе тетрадь. Он сам не знал, почему его заинтересовала эта вещь. Может быть, привлекло именно вычурное название.

Василий сам не заметил, как увлекся и даже позабыл, что читает не для удовольствия. Девица или дама, по слогу было не понять, весьма удачно подражала писателям-романтикам середины девятнадцатого века. Вот только зачем. Тема избитая… любовь, разлука, богоискательство…

Вдруг Василий оторвался от чтения и еще раз бросил взгляд на подпись авторессы. Потом на текст. Потом еще раз на подпись.

- Черт побери, - пробормотал он расстроенно. Молодой человек откинул прядь темных волос со лба и посмотрел на адрес, стоявший на бандероли.

Василий Морозов покраснел, как девица. Потом гневно поджал губы.

После чего продолжил чтение, теперь уже не внимательно, а бегло просматривая текст. Несколько раз он жирно подчеркнул карандашом выспренние обороты, которые показались ему уместными вначале – как стилизация под старых писателей-романтиков. Размашисто, привычно написал на полях несколько замечаний.

Покончив с рукописью “Авроры”, Василий перелистнул последнюю страницу и на ней карандашом, учтиво и коротко, как он надеялся, написал отказ.

Закрыл тетрадь, потом опустил голову на руки, “смежив усталые вежды”, как один раз выразилась в своем любовном романе Евгения Прозорова. Василий от души надеялся, что она не придет сюда возмущаться собственной персоной.

Как ей, девушке, не стыдно преследовать его? Василий не сомневался, что история Полины и Антиоха была написана в пику ему. Бывают же бессовестные.

Молодой человек вспомнил, что Евгения Прозорова наговорила перед самой свадьбой его Лидии, в какой скандал чуть не впутала его, и руки сами собой сжались в кулаки. Нет, он надеялся, что эта “северная Аврора” достаточно умна, чтобы не встречаться с ним лицом к лицу…

“Аврора” явилась в издательство самолично на другой день после того, как ей была возвращена рукопись.

* Здесь “любовник” в устаревшем значении “влюбленный”, “друг”.

* Античное орудие письма, заостренная палочка или тростинка.

* Т.е. в “хвосты”.

========== Глава 11 ==========

Евгения Прозорова была одета в ротонду, закрывавшую ее фигуру до горла. На шее было вязаное кашне, а на голове вязаная шапочка, приподнятая прической – замысловато уложенными локонами. Когда она вошла, Василий, сам не зная почему, вдруг пожалел, что не может видеть ее без этого тяжелого верхнего платья.

И тут же сам себя одернул.

Молодой человек поднялся из-за стола, надеясь, что не покраснел. Двое бездельников-журналистов, сейчас сидевших в кабинете вместе с ним, с живейшим любопытством смотрели на барышню. Однако с кресел, где они развалились, не встали.

Василий поморщился от этого хамства – оскорбительного прежде всего для самих невеж. Но прежде, чем поставить их на место, он поприветствовал визитершу. Вежливо и сдержанно, как незнакомку.

- Здравствуйте, сударыня.

Василий слегка поклонился, пожав руку в серой вязаной перчатке, в тон шапочке и кашне. У девушки были тонкие и совсем ледяные пальцы. “Замерзла”, - пронеслось у него в голове.

Он чуть не забыл, кто она такая и по какому делу явилась. Но, взглянув в блестящие круглые очки, сурово сдвинул брови и отступил, сложив руки на груди.

- Чем могу служить?

- Господин Морозов, могу ли я присесть? – спросила Евгения Прозорова.

Василий быстро огляделся, но никаких свободных стульев, кроме его собственного, в кабинете не имелось. Хотя были, конечно, стулья за столами двух его сотрудников, которые сейчас отсутствовали по причине болезни…

- Соловьев, уступите даме место, - сказал он, взглянув на одного из репортеришек, которые так и не шевельнулись, услышав просьбу посетительницы.

- Тут еще полно свободных мест, - возразил наглец, самым оскорбительным образом оглядывая с ног до головы то Василия, то стоящую даму. Это был сын богатого купчика, которого устроили в издательство по знакомству – притом еще и сам поэт, мнивший себя гением.

- Соловьев, вы меня слышали? – резко повторил редактор. – Встаньте и не позорьтесь!

Мальчишка вскочил, поправив брюки и пригладив длинные волосы.