Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)

- Подумаешь, - сказал он. – Мендель, пойдем!

Двое хамов вышли с видом оскорбленного достоинства.

- “Мендель”? – нахмурившись, повторила Женя.

- Да. Ваш собрат по перу, - с едва заметной иронией отозвался Василий. – Теперь их развелось очень много.

- Кого? – сказала Женя.

Менделей или писак?

Василий улыбнулся, предоставив ей ответить на этот вопрос самой.

- Сядьте, - сказал он, указав на освободившееся черное кожаное кресло. – И изложите ваше дело.

У него было много работы, но он сам не знал, отчего тянет. Отчего хочет заставить эту барышню, которая так долго портила ему жизнь, сделать первый шаг.

Женя села в кресло. И тут, почувствовав под собою опору, она словно утратила уверенность, поддерживавшую ее изнутри. Прикрыла глаза на миг.

- Как у вас жарко, - пробормотала девушка.

Она и вправду так и пылала.

- Снимите вашу накидку, - тут же предложил Василий. Спохватился, устыдившись себя, но было уже поздно. Скандалистка встала и сняла свою шапочку, потом кашне. Расстегнула отороченную мехом ротонду и огляделась.

- Туда, - Василий кивнул в сторону вешалки для одежды, стоявшей в углу. Женя благодарно улыбнулась, потом прошла к вешалке и аккуратно пристроила все снятые предметы гардероба.

Шапочку она уронила от волнения, и Василий чуть не бросился к ней на помощь. Остановил себя, стиснув зубы и выругавшись едва слышно.

Барышня вернулась в кресло, и Василий увидел, что на ней длинная черная юбка, жакетик и белая блузка с жабо. Все это плотно облегало ее стройную фигурку.

Молодой человек глубоко вздохнул и заставил себя думать о Лидии. Светлый, любимый образ на миг обнял его теплым облаком, а потом рассеялся.

Все, о чем Василий мог сейчас думать, была эта бессовестная девица в очках.

Он сел так, что между ним и Женей оказался стол.

- Что вам угодно? – сухо спросил редактор.

- Я пришла поговорить с вами насчет моей повести, “Предвечное блаженство”, которую я прислала вам под псевдонимом “Аврора”, - проговорила Женя. – Вы ознакомились с ней, не так ли?

Василий кивнул, стараясь держать себя в руках. Он опустил глаза, сосредоточив внимание на стоящем на столе стакане с карандашами.

- Да, Евгения Романовна. Эта повесть нам не подходит по нескольким причинам, которые я указал на полях вашей рукописи. Поэтому ваша повесть отклонена. Что-нибудь еще?

Женя опустила глаза и поправила юбку. Василий взглянул на ее пламенеющие щеки и почувствовал прилив жара и стыда при мысли о том, что эта барышня сейчас скажет. Однако он ошибся.

- Милостивый государь, - четко и сухо сказала писательница, подняв свои зеленые глаза. Глазищи у нее были огромные. – Вы никак не обозначили причины, по которым моя повесть отклонена. Вы сделали мне несколько незначительных замечаний, начиная… - тут она достала из сумочки тетрадь и открыла на месте, заложенном закладкой, - с препоследней страницы. Взгляните, - тонкий палец замер на первом подчеркнутом слове.

Василий вскочил, поддернул за лацканы свой пиджак, потом снова сел.

- Мне нет нужды глядеть, сударыня, - так же сухо сказал он. – Выспренность, - он загнул один палец. – Неправдоподобие персонажей, - он загнул второй. – Наконец, порнографический характер* некоторых сцен…

Женя открыла рот и прижала к нему ладонь. Она покраснела еще сильнее, хотя думала, что сильнее уже невозможно. Ах, мерзавец! Порнографический характер, значит!..

- Я думаю, Василий Исаевич, вам известно, что это не мое начинание, - проговорила она охрипшим голосом. – Русские литераторы еще с восемнадцатого века пишут о любви, и достаточно смело. Куприн… Пушкин…

- Вы равняете себя с ними? – оборвал ее Василий.

Женя закусила губу, испытывая огромное желание ударить его своей сумкой по голове.

- Ну что вы, - тихо сказала она. – Даже не думаю равнять. И я зашла в описании любви не далее, чем наши старые писатели-романтики, послужившие мне образцами. Я уверена, что вы заметили…

- Да, - оборвал ее Василий. – Погодин… Баратынский… Кукольник… Я заметил, на какие образцы вы опирались, Евгения Романовна. Но подражательство – это не творчество.

- А, теперь новый упрек, - сказала Женя. – Подражательство! Вы уж выберите что-нибудь одно! И скажите, возможно ли писать без всяких образцов?

Василий провел рукой по вспотевшему лбу. Эта девица определенно сведет его с ума.

- Сударыня, мне некогда с вами торговаться, - сказал он сквозь зубы. – Нам не подходит ваша повесть! Это неплохая стилизация, но не более! Ничего более сердцу и уму! И людей таких, как вы изобразили, не бывает!..

- Только потому не бывает, что вы их не видали? – с едва заметной усмешкой спросила пигалица-писательница.

Василий вышел из себя.

Он резко встал и наклонился над нею через стол, оперевшись на столешницу ладонями.

- Мадемуазель, а что вы в жизни видали? – произнес он, впиваясь взглядом в лицо девчонки. – Вы пишете о любви, а сами… Что вы можете знать о чувствах женщины?

- О, разумеется, ничего, - саркастически сказала Женя. – Совсем ничего! Скажите, господин Морозов, рожали ли детей Мопассан или граф Толстой, описывавшие в своих романах рожениц?

- Вы переходите всякие границы!.. – в ярости воскликнул Василий.

Он уже не помнил, что снаружи их могут услышать.

Женя встала с кресла, обогнула редакторский стол и приблизилась к молодому человеку вплотную.

- Это вы уже давно перешли со мною всякие границы, - тихо произнесла она. – Когда вы это поймете?

От ее нахальства он на миг онемел. А потом вдруг ощутил бешенство, которое отразилось в его взгляде, в нервном движении, так что новоявленная зеленоглазая Аврора в очках испугалась и попыталась отступить. Но Василий ей не дал. Он положил руки ей на плечи и сжал их.

- Вы пишете о поцелуях, - дрожащим голосом произнес он, глядя не в глаза Жене, а на ее губы. – А сами ничего об этом не знаете.

- Откуда вы зна… - начала Женя, но эта фраза оборвалась писком. Рука беспомощно взлетела и обвисла. Василий жадно прижался губами к ее губам, одной рукой зарывшись в пышную прическу посетительницы, а другой обвив ее талию и крепко прижимая девушку к себе. Она слабо застонала от его натиска, сделала попытку его оттолкнуть, но не смогла.

А потом вдруг собралась с силами и вырвалась. Или, может быть, Василий сам ее оттолкнул.

Несколько мгновений они глядели друг на друга как безумные, тяжело дыша.

- Я не…

Женя поднесла руку к губам.

Она не знала не то что сейчас думать, а с какой ноги сейчас ступить. Василий отвернулся, поправляя волосы.

- Вы негодяй, - жалко дрогнувшим голосом сказала девушка. – Я всегда это знала…

- Замолчите и уходите отсюда!..

Василий по-прежнему не смотрел на нее. Он боялся, что девица обнаружит, как она его распалила. Она, наверное, этого не понимала, и хорошо.

- Ну хорошо, - сказала Женя с испугом: наверное, почувствовала его состояние. Попятилась. – Только вы рассмотрите это еще раз…

- Уходите и больше здесь не появляйтесь!..

Женя вздрогнула, вжав голову в плечи от его окрика. Потом прошла к вешалке и оделась, отвернувшись от Василия. Затем вернулась к креслу, где остались сумочка и тетрадь.

Василий уже немного успокоился, и теперь мог смотреть на нее. Женя уже более уверенно взяла свою тетрадь и шлепнула ее на редакторский стол.

- Рассмотрите это еще раз, - шепотом сказала она.

Потом, не получив никакого ответа, повернулась и, мягко ступая, прошла к выходу. Покинула кабинет и закрыла за собой высокую тяжелую дверь. Прислонилась к ней на миг, облегченно вздохнув.

- Господи боже мой, - шепотом сказала она. – Я теперь не знаю, что и д…

Тут Женя почувствовала, что на нее смотрят. Подняла голову и встретилась взглядом с одним из юнцов-журналистов, сидевших в кабинете Василия…

Юнцов-журналистов…

Наглый длинноволосый мальчишка, которого назвали Соловьевым, широко улыбнулся барышне и издевательски поклонился, держа руки в карманах. Потом загоготал.