Любовь и смута

- Угу.

- Ну-ка веди его сюда.

- Кого? - не понял келарь.

- Что кого? Я говорю приведи ко мне сына графа Дижонского. Я тебе уже говорил, что ты вином злоупотребляешь, потому и не соображаешь ни на денье.

- Понял, понял, отче, сейчас приведу.

Когда брат Антоний вышел, аббат подошел к стене и вытащил одну из плит, обнаружив внутри небольшую нишу, в которой лежали различной величины и разного цвета и формы печатей свитки. Отец Вала взял один из них и, задвинув плиту на её обычное место, снова водрузился на свое кресло.

Вскоре в келье появились брат Антоний вместе с Лантбертом, который остановился посреди комнаты, исподлобья поглядывая на настоятеля.

- Сын мой, ты уже не в первый раз пытаешься самовольно покинуть монастырь, это недопустимое поведение для будущего послушника, - сказал аббат.

- Я не хочу здесь быть, - ответил Лантберт.

- Отче! - сердито подсказал брат Антоний.

- Отче, - кивнул мальчик.

- Монастырь отныне станет твоим домом, привыкай, ты останешься здесь навсегда.

- Нет, отче, - уверенно возразил мальчик, - я не знаю, какой ворожбой я здесь оказался, но мой дом не здесь и я должен вернуться.

- Разве тебе не говорили... Вот, брат Антоний разве не объяснял тебе, что ты находишься в святой обители с ведома и по воле твоего отца?

- Это ложь! - вспылил Лантберт, забыв о вежливости, - отец готовил меня к воинской службе, мой долг служить государю с мечом в руке, я воин, а не монах!

Келарь развел руками, как бы говоря: «Ну вот, теперь вы сами все видите.»

- Ну а латынь-то ты знаешь, воин? - устало спросил аббат.

- Знаю, - отвечал сбитый с толку мальчик.

- А печать свою признаешь?

- Да.

- Очень хорошо, - одобрительно кивнул настоятель, - тогда на-вот, прочти, - аббат протянул мальчику свиток, который во время разговора все время держал в руке. - Только присядь сначала, - добавил он, кивнув на громоздкий сундук у стены.

- Что это?

- Читай, - терпеливо повторил отец Вала.

Первым делом Лантберт узнал печать на свитке — она была настоящей. Затем развернул и начал читать. Дочитал до конца и ничего не понял, хотя весьма сносно разбирал латынь. Перечитал заново. Это была дарственная, в которой говорилось, что граф Дижонский определяет своего сына Лантберта на пожизненное заключение в монастырь св. Петра, и в придачу приносит в дар этому монастырю тысячу серебряных денариев.

Документ вновь и вновь с неумолимым упорством повторял мальчику, что у него нет теперь ни семьи, ни дома. Но его разум отказывался понимать и принимать такое необъяснимо жестокое и хладнокровное предательство. «Он не мог этого сделать... он не мог... это клевета... это ошибка» - мысленно повторял как заклинание мальчик, упрямо мотая головой. Затем перечитывал документ и снова, раз за разом, убеждался, что это не клевета и не ошибка, а истинная правда, такая, какая есть. Наконец, в очередной и последний раз перечитав дарственную, мальчик больше не смог сдерживать мучительную душевную боль разочарования и обиды, бросил свиток на пол и  горько, беззвучно заплакал,  глотая слезы и тщетно пытаясь растереть их кулаками по лицу.

Отец Вала и брат Антоний (который сразу поднял с пола свиток и отдал настоятелю) молча наблюдали за мальчиком, ожидая, когда он справится со своим приступом детского горя и перестанет плакать.

Через несколько минут слезы иссякли, Лантберт успокоился, вытер насухо лицо рукавом и сказал, ни на кого не глядя:

- Уж лучше нигде не жить, чем здесь.

- Ты снова на неверной дороге, сын мой, - сказал аббат. - Ведь Господь не приемлет к себе грешников, что воспротивились его воле и по собственному почину, по своей глупости и слабости, свели счеты с жизнью, не имея на это права. Человек не по своей воле приходит в этот мир, и не ему решать, когда его покинуть. Хочешь отправиться прямиком в ад? Но ты же понимаешь, что вот оттуда ты уже точно не сбежишь и твоя душа обретет вечные мучения. И хоронить мы тебя не будем, выкинем в лес, на прокорм падальщиков.

Лантберт мрачно слушал и молчал, ответных доводов у него больше не было.

- Брат Антоний, - обратился аббат к монаху, - найди Лантберту работу, труд поможет ему все осмыслить и принять свое предназначение.

- Идем, - кивнул мальчику келарь, скептически воспринявший это показное смирение.

Они вышли из кельи настоятеля, спустились по лестнице и, пройдя по нижней галереи, пришли на монастырскую кухню, где хозяйствовал немолодой монах грузного телосложения, весьма внушительного и строгого вида.

- Брат Иов, принимай помощника, - сказал келарь повару. - Делай все, что брат Иов тебе велит, ты понял? - сказал он мальчику, глядя на него с недоверием.

Лантберт кивнул, показывая, что готов быть послушным и брат Антоний удалился.

Мальчик остановился, разглядывая столы с утварью, большой очаг, корзины и мешки, которыми были уставлены стены кухни.

- Чего застыл? - сказал повар, - иди лук почисти, - он кивком указал на корзину с грязно-желтыми клубнями и, неизвестно по какой причине - может для придания скорости, может для приободрения, шлепнул новенького всей мощной пятерней по мягкому месту ниже спины. Этот развязный жест сыграл непредвиденно роковую роль в судьбе брата Иова, потому что, не имея привычки к такому вольному обращению с собой, Лантберт, не долго раздумывая, а точнее, совсем не раздумывая, схватил ближайшую чугунную плошку и огрел пожилого монаха по лбу.