Сон обитателя Мышеловки (СИ)

Ни у учеников, ни у преподавателей не было особых дел на другом берегу, поэтому корабль появлялся раз в месяц. Воздушный шлюп, стилизованный под парковую старину: деревянный корпус, резные перильца и два полупрозрачных крыла, немного похожие на те, что бывают у пчёл. Мы рассаживаемся по лакированным скамейкам и он трогается, покачиваясь на ветру, словно на настоящих волнах. Провал проплывал под иллюминаторами, словно исполинская карта погибшего города.

Руин много и поэтому сперва ты замечаешь проплешину, которая протянулась через всю бывшую застройку, словно огромный шрам. Потом ты узнаёшь в ней реку, когда-то рассекавшую город надвое. После бомб река сменила русло и распалась на два чахлых рукава, окаймляющих городскую панораму. А вот и чёрные краны порта, окружённые какими-то пирамидками. Сейчас они похожи на сгоревшие спички. А потом полоска песка заканчивалась и начинались пустые скорлупки разрушенных домов, которые неторопливо затягивал цепкий кустарник. А вот теплоэлектростанция, похожая на коробку от телевизора, с обрушенными башнями и полосатой трубой, до сих пор указующей в небо. Мёртвый город давно покорился лесу, который пожирает и дома, и дворики, и мостовые, и ты с трудом уже различаешь когда-то аккуратные улицы. Белые кирпичики цементного завода кажутся нетронутыми, а вот соседний с ним снесён почти до основания: только обломок здания администрации с выбитыми стёклами и каким-то памятником у подножья напоминает о прежней индустриальной мощи. А вот огромный Ковровый. Теперь он похож скорее на грязные куски пенопласта.

А с другой стороны надвигается другой край провала, похожий на исполинский девятый вал.

На левой половине, как раз возле причала, можно было разглядеть обсаженный тополями зиккурат железнодорожной станции, огороженный бетонными плитами.

По другую сторону плит, за небольшим пустырём начинались совсем другие места: тоскливые серые дома послевоенной постройки с железными крышами и замусоренными палисадниками. Даже не верилось, что в ясную погоду из низ можно разглядеть тенистые аллеи, стройные башни и воздушные переходы Академии. Там была совсем другая жизнь, другие люди и другое образование - помню, как я, ещё первокурсник, шёл на регистрацию в Совет Городских Старейшин. Чёрная железная дверь в заборе неподалёку от станции (она никогда не запиралось и было не очень ясно, зачем нужен забор), по занесённой песком улице, мимо местного института... Институтом служил набор каких-то старых и разнокалиберных домов, огороженных низенькой оградкой с давно вросшими в землю воротами. В конах лестничной клетки сушилось бельё, а во дворе стояли две машины и валялся грязный мяч.

Казалось, что тут что-то не так со временем: и институт, и дома на той стороне двигались ужасающе неторопливо, словно в замедленной киносъёмке, чтобы каждый прохожий (если он пока не пьян) успел рассмотреть все подробности и ни за что не пожелал увидеть всё это во второй раз.

Я уже тогда знал, что Академия, пережившая три империи и бесчисленное множество завоевателей, стоит на своём фундаменте вовсе не затем, чтобы, как уверяет нас учебник экономики, «снабжать государство кадрами». Она достаточно богатая и самодостаточная, чтобы жить своей жизнью и такими же самодостаточными. Помню, на обратном пути я увидел мальчика чуть младше меня, в грязной куртке и с волосами, торчащими, словно на голову ему налепили еловую ветку. Он шёл куда-то, даже не глядя в мою сторону, но я поймал себя на мысли, что панически его боюсь - ведь он может меня убить! Повторю, он не был враждебен, он ни разу даже не посмотрел в мою сторону и я знал, что он меня не убьёт и что убить человека не так-то просто. Но он шёл по своей улице, а у меня уже была студенческая карточка Академии Пьеж-а-Сурс, я боялся её потерять и это было как открытая рана, как всем заметное слабое место...

Станция встречает тебя бетонными росписями и позолоченными перилами, а забор тактично загораживает ту часть города, на которую никто не хочет смотреть. Он того же цвета, что и густой туман, затянувший все четыре стороны света. Поезд въезжают с боковой ветки - чёрный кулак, разорвавший утреннюю тишину. Забираешься внутрь и едешь мимо грустных деревень, лохматых белёсых тростников, заболоченных речушек и, кажется, одного и того же тёмного леса, похожего на задёрнутый занавес.

Дома всё выглядит точь-в-точь так же, как в год моего отъезда. Я словно вернулся в прежние декорации. Одноэтажные дома частного сектора и справа и слева, а на сером перроне застыли лужи от недавнего дождя. Дороги раскисли, кажется, что земля распустила нюни.

Одна-единственная (и поэтому главная) улица, прочертившая его зигзагом от железнодорожного к автовокзалу. Два автобуса: номер 44 и номер 9.

Дома всё как обычно. Ворох ненужных новостей о судьбах одноклассников, дальних родственников и других людей, о чьём существовании я с радостью бы забыл. В прежние каникулы я, по примеру книжных героев, обращал внимание, как изменились родители, как наметились на них новые черты старости. Но теперь ничего не выходит, даже когда я стараюсь - родители стали ещё одной частью этой декорации и отличаются лишь тем, что умеют двигаться и разговаривать. Мы разговариваем, словно из разных комнат.

Вечер сгущается за окном, словно кто-то медленно поворачивает выключатель.

Сплю до полудня. Просыпаюсь, смотрю на свет, что падает из окна на такую знакомую и такую незнакомую комнату, а потом проваливаюсь обратно. Снится что-то незапоминающиеся: планы, чертежи, длинные списки, пару раз - лекции, не намного понятней тех, которые мне приходилось слушать наяву. Потом мне снилось, что я и ещё какие-то люди разыскиваем кого-то в руинах покинутого города (пробудившись на пару секунд, я успеваю осознать, что это тот самый город на дне провала), и меня жутко бесит сам процесс этих поисков, потому что то, что мне действительно важно, осталось на базе и я должен туда вернутся, а ведь эти поиски, они... смертельно опасны!!

Проснувшись и вдоволь навалявшись в кровати, решаю посетить храм огня. По дороге обращаю внимание на непривычное безлюдье - мне не попадается ни души. Странно, но Академия населена куда плотнее, чем мой родной город. А ведь его название - Пойманная Птица - встретилось в одном из первых упражнений древнего языка.

Храм пристроен прямо к электростанции. Снаружи он похож на трансформаторную будку, какие ставят во дворах, а внутри - на большой прохладный грот, в середине которого полыхает жаркий костёр. Жрец в тоге из белого льна и стоптанных галошах принимает деньги, что-то бормочет в скомканную бороду и уносит кинжал в заднюю комнату. Я изучаю росписи. Они словно нарисованы клубами дыма: чёрные струи на тускло-жёлтом фоне. Изображённые фигуры сливаются в единый орнамент и похожи не на сюжеты, а на огромную каллиграфическую надпись с вензелями и буквицами, которая вьётся по стенам и постоянно меняется в прыгающих отсветах пламени.

Разумеется, в том, чтобы посылать со мной нож, особого смысла не было. Даже в известной мне части Академии было несколько храмов - Огня, Воды и Ночи - и ритуальное оружие освящали обычно там. Но в моём случае был особый замысел и я легко его разгадал. Академия хотела напомнить, что не отпускает меня, даже если я дома и на каникулах.

Жрец всё не возвращается и я решаю выйти наружу. Рядом рельсы железной дороги, одна колея уходит в ворота электростанции. Тёмно-жёлтые облака затягивают солнце и всё вокруг окутывает неприятный, болезненный полумрак.