У подножия горбатой горы (СИ)

Привлекали фигуристки, они были единственные, кто не стеснялся публично показать свои трусики. При виде фигуристок Борьке приходилось плохо, так как в присутствии родителей он должен быть скрывать свое возбуждение и прятать торчащий, как палка, не по годам развитый член. И надо же было тому случиться, что фигурное катание было даже в б ольшей моде, чем хоккей, ожидали олимпийского золота в парном катании и у мужчин, спортивные танцы вошли в программу олимпиад только через четыре года, в семьдесят шестом. Фигурным катанием заполняли советские олимпийские теле–вечера. Укутанному одеялами Борьке, возлежащему на родительском диване, превращавшемся к ночи в двуспальную кровать, было даже очень легко скрываться, и он не торопился выписываться обратно в школу. А по утру и среди дня на олимпийском льду постоянно крутились фигуристки, к вечеру приводя тяжело больного пневмонией семиклассника Борьку Беркмана в состояние полного полового истощения. Воспаление легких – это вам не шутки, первые три дня болезни омрачились бюллетенем по уходу, но потом мать поняла, что умирать Борька не собирается, и вышла на работу, лишь названивая домой каждый академический час. С этим можно было смириться.

К концу Олимпийских Игр Борька почти выздоровел, почти – потому что проклятые японцы передавали прямые хоккейные трансляции по утрам, когда все нормальные люди в школе. В круговом турнире шести команд финала, как такового, не было, но матч с чехами и был, по сути, финалом. У чехов было одно поражение, у СССР – одна ничья, со шведами. Все решалось в последнем воскресном матче тринадцатого февраля, в котором, как постоянно напоминал всегда политкорректный Озеров, "нашим достаточно и ничьей". Но триумф Харламова и Третьяка Борьку мало волновал – он влюбился в канадскую фигуристку Карен Магнуссен. Мало того, что она была лучшей на Одиннадцатой Зимней Олимпиаде, она, как и Борька, родилась четвертого апреля, только на шесть лет раньше – в пятьдесят втором году, и в Ванкувере, а не в Москве. Несмотря на феерическую произвольную программу, Карен досталось лишь серебро, а золото подлые судьи присудили скучнейшей австрийке Беатрис Шубе за безупречные обязательные фигуры.

– Да какая она шуба! Она просто цигейка драная!! – заявил борькин папа.

На показательных выступлениях творилось что–то невероятное: серебряную Карен не хотели отпускать, на лед обрушился ливень из мягких игрушек, а золотую Шубу зал почтил минутой молчания, освистать победителя вежливые японцы не могли. Борька впервые услышал это имя: Карен, не мог же он тогда знать, что с этим именем будет связана его судьба. Мистика или нет: его женой стала Карина, в израильской интерпретации – Керен, соедини Карину и Керен, так и получится Карен. А тогда, в семьдесят втором, Карен Магнуссен, легендарная канадка из далекого Ванкувера, с короткой заграничной стрижкой безраздельно владела Борькиной душой и телом. Ванкувер был для Борьки почти Камчаткой или Чукоткой, где–то так далеко на западном побережье Америки, что невозможно себе представить. В день триумфа Карен Магнуссен на Олимпиаде Санька Седых, как и всегда за последние две недели, забежал к Борьке с уроками. Санька тоже бредил фигурным катанием, но поскольку Карен Магнуссен уже была занята другом, то ему досталась бронзовая американка Жанет Линн. Он мог не торопиться в Большой – занятий в тот день не было.

Утром Борька получил строжайшие указания от матери: доесть, наконец, бульон и винегрет, в чем ему во время технического перерыва – подготовки льда перед последней сменой фигуристок – с радостью помог оголодавший в школе Санек, проглотивший даже ненавистный куриный пупок. Борька не любил пупок, но по какой–то непостижимой логике считалось, что его обязательно надо отдать ребенку, и каждый раз ему резали эту отвратительную резиновую дрянь на три части, противно скрежеща по тарелке ножом. А когда они, выполняя наказ, доели винегрет, на лед с произвольной программой вышла Карен Магнуссен. Сказать, что под борькиным одеялом образовался холм – значит, не сказать ничего. Они болели за Карен так, как не болел никто в мире. Санькина рука опустилась на борькин холм и он хотел отдернуть ее, но Борька придержал, и рука осталась, сжимая через одеяло торчащий борькин член. Борька кончил прямо в пододеяльник под бешеные аплодисменты, которыми японцы наградили произвольную программу Карен.

А во время выступления Жанет Линн Санька, в свою очередь, расстегнул ширинку серых школьных брюк, и Борька сжал рукой его хозяйство. Борька отметил, что его собственное было не в пример больше.

– Ты что, больно же!– завопил Санька, когда Борька приложил ту же силу, что он привык использовать в собственных забавах.

Тогда Борька понял, что хрупкая балетная Санькина натура требует совсем иного обращения. " Noinstructionmanualneeded??.." Неизвестно, видел ли Санька произвольное выступление своей американской избранницы Жанет Линн, но его извержение произошло гораздо раньше оглашения судьями ее оценок. В тот день они перешли через первый рубикон, став друг другу гораздо больше чем друзьями.

Jack choked "gun's goin off."[5]

Но им было до этого еще очень далеко.

В том же году Карен Магнуссен снова получила серебро на чемпионате мира мира в Калгари, а еще через год, в семьдесят третьем – золото в Братиславе.

Борька побывает в Канаде, он полетит в Ванкувер (волшебное, непонятно манящее название из детства, сродни Изумрудному городу), увидит скучный провинциальный город, сентиментально посетит городской стадион. Цветная открытка Карен Магнуссен с факсимильной подписью потеряется потом в ливанской неразберихе.

А мюнхенскую Олимпиаду Борька совсем не помнил: в то время он первый и единственный раз был в пионерлагере, инженеров из МИСИ мобилизовали на борьбу с подмосковными пожарами, его отец руководил рытьем каких–то траншей, а мать была в отряде поварихой. О погибших спортсменах он узнал уже в Израиле.

***

"They never talked about the sex"[6], – написала Энни Пру.

В восьмом"А" классе мальчишки только и делали, что говорили aboutthesex. Они хотели всехдевочек в классе, всехдевочек в школе, всехдевочек в доме и во дворе, всехартисток театра и кино, всехспортсменок независимо от вида спорта, включая толкание ядра и метание диска, всехпрохожих женшин, все, что так или иначе движется и имеет титьки и юбку. При всем при том в классе все еще строжайше сохранялось табу на межклановое общение, то есть мальчишки не водились с девчонками и vice versa.

Нарушила равновесие Наташка Ушкина.

Она появилась в восьмом"А" под конец года. Ее посадили на первой парте вместо Сашки Морозова, чье место пустовало с января. Девчонки ее невзлюбили с первого взгляда, мальчишки с первого взгляда влюбились, но не подали вида – табу есть табу. Наташка не была красивой, не была особенно симпатичной – она была сексуальной, она была маленькой женщиной и она была накрашена, с ней в восьмой "А" устойчиво вошло слово "блядь". Но Наташка в незнакомой обстановке не терялась, уже на следующий день она легко раскусила, кто есть кто, и подкараулила Борьку еще до начала уроков:

– Беркм а–анчик, – протянула Наташка, – ты математику сделал?

– Конечно, сделал! – Борька оторопел. К нему никто и никогда не обращался с подобным вопросом, даже мать. Математика – это святое.

– Беркм а–анчик, – снова запела Наташка, – дай списать!

Это было нарушением всех законов восьмого "А": мальчишки девчонкам списывать не давали – для того и существовала Курехина. Но Борька понимал, что Светка ни за что с Наташкой даже не заговорит, и он полез в портфель, достал тетрадь по математике и протянул ее Наташке, которая мгновенно скрылась в девчачьем туалете. Она просидела там до самого звонка; Санька Седых остался в тот день без домашнего задания и получил пару. На следующий день Борька пришел в школу, и обнаружил на доске самое страшное слово: " предатель". Восьмой "А" встретил его обструкцией. Ленке сказано: