У подножия горбатой горы (СИ)

Это было свыше его сил, он не мог сопротивляться. Хуже того, Борька понял, что может извергнуть в любой момент: в коридоре на перемене, увидев, что какая–то девочка неосторожно наклонилась поднять с пола свой портфель, в классе, когда от усердия на контрольной елозеньем по парте нечаянно задирается коричневая юбка, открывая трусики и, конечно, на физкультуре, где все девочки в трусах и майках, еще без лифчиков, но уже вполне с признаками созревания. Лифчик только у Тани Калининой, на которую устремлены все взгляды мальчишек, когда ей приходится бегать, прыгать в длину, высоту, через коня, делать мостик, словом, всегда, все время. Сначала Борька ограничивался лишь плавками, надетыми под черные спортивные трусы, потом, замочив пару раз на физкультуре плавки, понял, что к уроку надо готовиться. Домашняя работа проводилась при активном участии Кулаковой Дуньки, но зато потом можно не опасаться расплывающегося мокрого пятна на трусах и восторженных криков одноклассников: "Борька обоссался!! Беркман обоссался!!" И не надо стоять на физ–ре в позе принимающего мяч волейболиста.

Еще среди всех бесполых учителей была одна незамужняя училка биологии с большой мягкой колышущейся грудью, в открытых платьях и блузках, любившая наклоняться над классным журналом, да и чего греха таить, над партами тоже, и мальчишки с замиранием сердца ждали момента: "Светлана Алексевна, посмотрите, я правильно написал? Светлана Алексевна, а как мой гербарий? Светлана Алексевна, у меня микроскоп не настраивается!" А какая тишина у Светланы Алексевны на уроках, и все потому, что внимательно следят за каждым движением роскошной груди мальчишки, пытаясь не упустить священного момента. И к биологии Борьке тоже приходилось готовиться.

*  *  *

Шел второй час ночи. Глаза слипались, Барух оторвался от компьютера и пошел спать. Керен и не подумала пошевелиться, когда он забрался под одеяло. Уже почти засыпая, он вспомнил семьдесят первый год. Он, наверное, был единственным в мире, кого двадцать четвертый съезд КПСС довел до оргазма. А было так: в начале семьдесят первого каждая московская школа посылала лучших пионеров приветствовать этот самый исторический съезд. В их классе круглых отличников было двое – Борька Беркман и Светка Курехина, их и послали. Униформу должны были купить родители – белую рубашку и черные шорты, или юбку для девочек. И еще надо было соорудить из подручных материалов колоски и пятерки. Чья–то необузданная фантазия заставила пионеров тащить с собой в зал заседаний эти самые колоски и пятерки и по команде под речевку ими размахивать, демонстрируя, наверное, единение передовой советской деревни и просвещения, или символизируя пятилетнюю продовольственную программу. Раза три их таскали на метро на репетиции во Дворец Съездов, а потом раздали казенные пенопластовые, единого утвержденного образца, колоски и пятерки и посадили в казенные же автобусы, да не простые, а в крайне редкие в то время роскошные венгерские икарусы, и запустили в зал к депутатам. И тут, пока их гнали бегом по нескончаемым кремлевским переходам, у Светки Курехиной оторвалась пуговица на узенькой черной юбке, а Борька шел в колонне прямо за ней. При виде светкиных голубеньких трусиков борькин инструмент заявил о себе еще на подходе, задолго до зала заседаний. Бедная Светка не могла выйти из строя и покрыть собственную школу вечным позором, поэтому она, как ей казалось незаметно, придерживала спадающую юбку локтями, комкая пенопластовый реквизит под мышками. Борька же всеми способами пристраивал свое увеличившееся в размере хозяйство, чтобы не так заметно торчало.

Пока юные пионеры под "Взве–ейтесь костра–ами, сини–ие но–очи..." входили в зал, все было под контролем – и светкина юбка, и борькино хозяйство. Но когда высоко поднятым рукам пришлось махать по команде колосками и пятерками, юбка упала на пол, полностью открыв таинственную в цветочек голубизну. И в этот момент Борька не выдержал – ночное видение Курехиной пришло наяву в зале заседаний Дворца Съездов, и он, всеми силами пытаясь себя не выдать под "...клич пионе–е–ера всегда будь готов!" извергнул в черные парадные шорты весь свой ночной запас. Он не надел плавки, и горячая вулканическая лава свободно стекала вниз по его ноге.

Борька был готов провалиться сквозь землю. Он осторожно скосил глаза направо, в сторону сидящего рядом делегата – тот, к счастью, не отрывая взгляда от голубой светкиной попки, сосредоточенно копался в кармане. Заметив борькин взгляд, делегат достал из кармана нагретый сморщенный рубль, завернул в него значок донецкого "Шахтера" и протянул Борьке. Пионеры, по сигналу, дружно повернулись кругом и под звуки все того же марша направились на выход.

– Проси что хочешь, только в классе не говори,– Светка Курехина, веснушчато–русая, цвета алого пионерского галстука, с растрепанными волосами стояла перед ним, придерживая локтями черную спадающую юбку.

– Да ладно, нужно очень...– Борька великодушно передернул плечами. Сам он всеми силами пытался размазать результаты выброса по собственной ноге, чтобы не заметила Светка.

Светка, правой рукой придерживая юбку, левой притянула его с себе и чмокнула в подбородок, после чего убежала переодеваться. Борька, давно прочувствовав всю слякотность своего положения, последовал ее примеру.

Он брезгливо выбросил запачканный рубль, а заодно с ним и значок, и потом всегда радовался, когда "Шахтер" проигрывал.

Они были предводители враждующих кланов в шестом "А" – девчонок и мальчишек, оба отличники, оба классные авторитеты. Он сдержал свое слово, а в апреле, в день своего рождения, вместо банды мальчишек пригласил всего троих: Саньку Седых и Светку Курехину, а еще Таньку Калинину, самую большую и развитую девочку шестых классов. Он смутно помнил тот день рождения, когда девочки впервые появились в его комнате, только жаркое прикосновение рук, когда первый раз танцевал с Светкой, и было бесконечно далеко до того, чтобы прижаться друг к другу всем телом, лишь руки на талии, но девичье мягкое тепло отзывалось немыслимым напряжением. Хорошо еще, что не надо прижиматься, что Светка на расстоянии вытянутых рук и ничего не чувствует, а вечером в постели не нужны никакие фотографии и сказки – стоит так, что прикоснись только, и забьет фонтан.

Фонтан бил каждый вечер, или почти каждый вечер: воспоминание о тепле Светки Курехиной, о контурах лифчика Таньки Калининой, Мопассан, сказки тысячи и одной ночи, Хемингуэй, фотки под одеялом. Постепенно Борька приспособился запасаться туалетной бумагой под подушкой. С матерью не было никаких проблем, так как не было никаких следов на простыне. Ей бы как раз волноваться, почему их нет, но неисповедимы пути господни, а приятнее и спокойнее закрыть глаза и ничего не знать.

Непроста была жизнь московского подростка, с детских лет Борька привык быть всегда начеку: дома, в школе, на улице.

В семьдесят втором году в Японии, в Саппоро, проводилась очередная Одиннадцатая Зимняя Олимпиада – событие значительное в масштабе мировом и гордость советского спорта в частности. А Борьке она запомнилась совсем не победой советских хоккеистов – он очень удачно заболел за пару дней до начала, и не каким–нибудь трехдневным ОРЗ, а полновесным двусторонним и двухнедельным воспалением легких, полученным во время лыжного кросса. На две Зимние Олимпийские Неделион получил законную возможность сидеть дома и наблюдать Игры в прямой трансляции из Японии, потом повторение в записи, когда угодно и сколько угодно. Две недели Борька почивал на лаврах: он знал все, что касалось олимпиады, все результаты, всех известных спортсменов, он смотрел все передачи. Ему звонила почти вся школаи справлялась, как там хоккеисты, фигуристы, лыжники, биатлонисты и конькобежцы. Санек забегал после уроков к больному другу и приносил домашние задания. Часто он помогал Борьке с обедом, оставленным Борькиной мамой в расчете на трех здоровых едоков, и считавшей, что ее больной сын должен все это уничтожить.