У подножия горбатой горы (СИ)

With love from me to you.

I got arms that long to hold you

And keep you by my side.

I got lips that long to kiss you

And keep you satisfied, oooh.

If there's anything that you want,

If there's anything I can do…[25]

Мальчишеский сон, ставший явью. Он никода не представлял себя с Лорой, которую и видел–то всего несколько раз. Ему нравились стройные девушки. Она была старше него на два года и уже кончила школу, практически восемнадцать. Она расстегивает ему рубашку, потом стягивает с себя футболку, прижимается, он пытается расстегивать застежки у нее на спине, и, конечно, ничего не выходит. Она встает, сбрасывает лифчик, проверяет запертую дверь – граница на замке – зажигает ночничок и копается в ящике стола. Борька видит в полутьме, как колышется ее грудь. Сам он, истекая соками, находится почти на грани. Лора кладет на стол белый кружок и стягивает шорты вместе с трусиками.

– Come to me,[26] – она гасит свет.

Борька садится на край ее узкой кровати. Она берет его руку, кладет себе между ног, и он, чувствуя ее влагу, сдерживается из последних сил.

– Condom,[27] – тихо напоминает она.

Борька сначала не понимает, он не знает этого слова. Потом по аллитерации приходит на память полулегальное существительное "гондон" в сочетании с общеупотребительным прилагательным "штопаный"... и Генка.

– Ты что, первый раз? – приподнимается Лора. – Дай, я сделаю.

Она берет со стола белый кружок и ловкими движениями начинает натягивать резинку. Тут Борька больше не может сдерживаться и его извержение наполняет белый шарик.

– Да ты действительно в первый раз, – она соскакивает с кровати и выдергивает из картонной коробки мягкие белые салфетки. Еще одно новое слово: "Kleenex"[28].

– Ничего, бывает, – Лора выудила из стола еще один белый кружок, – только смотри, не испорть, у меня последний остался.

Он по–прежнему сидит на краешке кровати, не зная, куда девать салфетку и мокрый гондон. Он сгорает со стыда: впервые со взрослой девушкой, все по–серьезному, и на тебе, хорошо еще, что свет выключен. Но Лора и не думает над ним смеяться, она отбрасывает все прочь, тянет его на стул и седлает, как наездница коня.

– Тебе нечего стесняться, он у тебя большой.

Борька забывает дышать через нос и вновь задыхается, ее язык у него во рту, ее большая грудь прижимается к его куриной груди, ее полные бедра плотно охватили его костлявые бедра, он чувствует прикосновение ее живота. Его член сразу твердеет и слегка проникает внутрь. Первое ее движение захватить поглубже, но она сразу соскакивает с него, и операция "кондом" во второй раз завершается успешно.

– Медленней, двигайся медленно. Остановись. Видишь, ты же можешь остановиться.

Каждая клетка его тела, его мозга хочет продолжать, все что угодно, только продолжать это сладостное движение, но он преодолевает себя и останавливается. Он открывает глаза и встречает ее взгляд.

– Мне хорошо с тобой, ты любишь полных?

Борька лишь кивнул. Он не мог себе представить, что будет говорить в такой момент, а выяснилось, что ничего говорить не надо.

– Ну–ка, повернись!

Он не понял, как Лора оказалась сверху. Он видит ее полную грудь с темными кругами сосков. Она берет его ладони и кладет себе на грудь, и обрушивает на него всю тяжесть своего тела. Сознание уносится на несколько секунд, а когда возвращается, это уже не тот Борька, не мальчик. Ушел в прошлое Санька, ушла в прошлое Наташка в одуванчиках, он видит, как его руки держат роскошную грудь молодой женщины, ее огромные соски напряглись и выпирают. Он касается пальцами сосков, и ему кажется, что ее вес увеличивается вдвое, его сознание снова мутится, но по–другому, он чувствует приближение конца, ему удается на какое–то время удержаться, и Лора кончает первой. Можно расслабиться, он сдал этот экзамен.

Лора закуривает и протягивает ему сигарету. Борька мотает головой, он слишком боится, что мать учует запах.

– Don't like small penises. You lucky gotta big one.[29]

Эта фраза будет сопровождать его всю жизнь.

В ее зрачках отражается горящий уголек сигареты, смятый клинекс торчит между ног, груди тяжело опали на стороны. Она тушит сигарету.

– Wanna more?[30]

– But…[31]

– Fuck the condom! Just stop, I know you can! I'm coming to you, big prick![32]

Ее кровать была узка для двоих и Борька сидел у нее в ногах. Лора развернула клинекс, обмотанный вокруг его пениса и удивленно спросила:

– А ты не еврей?

– Как не еврей, с чего ты взяла?

– Ты ж не обрезан!

Еще одно новое слово: "circumcision"[33]. Борька не понимает, чего ей от него надо, записано в паспорте еврей – так еврей. "Wanna more" забыто. Лора зажигает еще одну сигарету и долго объясняет ему то, что известно в Израиле каждому ребенку.

– Ты мне нравишься, – заявляет Лора напоследок, – но у меня свои принципы, так что в следующий раз гони гондоны и обрезание. – Она так и сказала "get condoms and circumcision". – И не трепись, я не хочу, чтобы Рон узнал. Пошли еще потанцуем, я тащусь от Битлов.

Первым делом Борька отправился за обрезанием. Он и представить не мог, что это так больно, то есть не сама операция, а когда свежеобрезанный пенис увеличивается, как и положено, в размерах и норовит без наркоза разорвать наложенные под наркозом швы. Пришлось сидеть три недели дома и учить иврит – любое другое занятие неминуемо вызывало эрекцию, он и так просыпался по утрам от острой боли. Рон приходил каждый день посочувствовать. Он как–то заикнулся, что Лора хочет его навестить, но Борька взмолился:

– Ты что! Я даже телевизор не смотрю, чтобы случайно не встал.

Через месяц он был вознагражден, его овчинка явно стоила маленькой выделки. Лоре понравился, как она выразилась, "a big one and а clean one"[34]. Взамен он тоже поставил условие: он хотел звать ее Лаура. Она согласилась, но только наедине.

В ту незабываемую пятницу Лаура, недавно сдавшая водительский экзамен, выпросила родительский "форд", и вечером они поехали на пляж. Ей хотелось прокатиться с ветерком, продлить удовольствие от вождения. Поначалу она вела машину, закусив губу и вцепившись в руль, а Борька, в семье которого машины никогда не было, с завистью следил за каждым ее движением, особенно за ее полными загорелыми ногами, когда она, переключая передачи, выжимала сцепление. У Нетании они свернули на пустынное в тот час приморское шоссе и домчались до самой Хайфы. На шоссе Лаура почувствовала себя свободнее, она даже попросила Борьку прикурить для нее сигарету, и он неумело чиркал спичками, гаснувшими от рвущегося в окна свежего морского ветра. Лаура посмеивалась над ним и нетерпеливо понукала, но потом смилостивилась и достала из специального гнезда круглую автомобильную зажигалку, которой не страшен встречный ветер. Они передавали друг другу сигарету, и ее дым, свист ветра, скорость движения, мелькание встречных огней, освещавших на мгновение ее лицо, строго проинспектированая упаковка в кармане, предвкушение того, к чему они неминуемо приближались, пьянили Борьку, давали такое новое и доныне неизведанное ощущение свободы.

На диком пляже не было никого, кроме таких же, как они, редких парочек. Группка солдат с оружием сидела вокруг костра и пила пиво. Сердце у Борьки дернулось и упало в желудок – в Союзе в такой ситуации надо было поскорее разворачиваться и давать деру – встреча случайной парочки с пьяными солдатами ничем хорошим окончиться не могла.

– Может, нам поискать другое место? – осторожно спросил Борька.

– Зачем? Здесь полно места, просто отойдем подальше.

– А солдаты... нам не... помешают?

– Так даже хорошо, никто и не подумает пристать, особенно когда ребята рядом. – Лаура, как заправский водитель, потянула ручник и выскочила из машины. От костра на них смотрели с завистью.

Борька пожалел, что купил всего лишь тройную упаковку.