Шорох

– В восемь лазерное шоу на набережной бухты… Очень красиво!

Через пятнадцать минут на балконе своего люкса на двадцать восьмом, далеко еще не последнем этаже отеля, я вдыхал теплый, влажный воздух этого тихоокеанского Вавилона, рассматривал маленькие немногочисленные фигурки купальщиков в подсвеченной голубой воде бассейна внизу, на крыше самой широкой – нижней части отеля, и одновременно любовался яркой, разноцветной панорамой ночного мегаполиса.

«Вот ведь зараза!», – подумал я про себя, в очередной раз безуспешно пытаясь отогнать мысль о лазерном шоу в бухте. – Ох уж эти женщины, умеют ведь… когда хотят… мертвого из могилы… – ворчал я уже вслух, приняв соблазнительное, но рискованное решение идти в ночной чужой экзотический город на поиски впечатлений… и приключений. – Дома отосплюсь, – поставил я окончательную точку в споре с самим собой.

Вооружившись подробной картой Гонконга, о чем побеспокоился мой туроператор еще в Москве, и отметив для себя ориентир – Аллею Звезд, непосредственно примыкавшую к бухте, я двинулся к ней по ярко освещенным неоновой рекламой улицам города. Поражаясь теплому, но не душному и не загазованному воздуху и обилию прохожих на улицах в это позднее время суток, я скоро достиг конечной точки своего маршрута. Возбуждение и радость царили на лицах людей в этой многоликой и многоязычной толпе. Я сам невольно предался разлитой в воздухе радостной лихорадке и с наслаждением, словно трехлетний мальчишка, впервые получивший в подарок большую красную пожарную машину, забылся в созерцании поистине восхитительного шоу.

Через несколько минут от усталости после сегодняшнего четырехчасового перелета в Гонконг, дорожных хлопот и треволнений не осталось и следа, и я решил в этот вечер не ограничиваться только светомузыкальным шоу. Мое внимание привлек корабль, слегка покачивающийся на волнах у причала. Судно было небольшим, наверное, как шхуна. Очертания корпуса кораблика и его паруса были типичными китайскими: жестко натянутые на перекладинах мачты трапециевидной формы – такие можно увидеть на многочисленных картинах и гравюрах средневековья. Необычным был только цвет парусов. Он был ярко-красный. В памяти тут же всплыла романтическая история о верившей в чудо девушке по имени Ассоль, дождавшейся своего принца на прекрасном корабле с алыми парусами.

Недолго раздумывая, я пробился сквозь толпу зевак и оказался на причале. Еще полминуты, и, заплатив несколько долларов, я оказался на борту шхуны в числе двух десятков таких же беспокойных туристов – кораблик катал нашего брата по бухте, развлекая чудными видами этого океанского города, раскинувшегося по ее берегам.

Мы плавно отчалили, и я, к сожалению, очень скоро убедился в тщетности рассмотреть что-либо: в темноте тропической ночи вода казалась непроглядно-черным эфиром, по которому почти беззвучно и мягко двигалась шхуна. Океанские лайнеры, яхты, рыбацкие баркасы и лодки, теснившиеся на рейде и вдоль берега, вызывавшие у меня – сугубо сухопутного жителя огромной материковой страны, бессознательный интерес, также были трудноразличимы в темноте. Так что оставалось любоваться всполохами разноцветных лучей на ночном небе и громоздившимися по берегам черным в темноте башням небоскребов, обильно разукрашенных самой немыслимой неоновой рекламой.

Утром выяснилось, что после вечерних развлечений в памяти почему-то ярче всего запечатлелись две картины. Первая: большой, метра три в высоту, черный, во всяком случае, таким он казался в густой темноте, валун на самой кромке берега недалеко от причала. Мы уже возвращались после «кругосветки» по бухте, светомузыкальное шоу к этому времени закончилось, и в свои права на сразу потемневшем небе в полную силу вступило ночное светило. Мне показалось странным, что Луна вчера ночью была какой-то маленькой, как десятикопеечная монета. Дома, на Европейском Севере России я привык видеть ее совсем другой – близкой и большой. Здесь же она выглядела так, как будто находилась гораздо дальше от Земли. Я не сведущ в астрономии, поэтому все отнес к тому, что нахожусь в тропическом поясе; на Дальнем Востоке и ночное небо должно выглядеть как-то по другому, чем у нас, на северо-востоке Европы. Тем не менее, силы света, который отражала Луна в эту точку земного шара, хватило для того, чтобы осветить часть берега, выхватить из темноты этот прибрежный валун и… застывшую на самой его вершине… крупную белую цаплю.

Птица стояла на тонких и длинных ногах неподвижно, голова и клюв были направлены вниз, словно она высматривала что-то там, в черных, всепоглощающих волнах океана. От всей ее, застывшей в напряжении, со склоненной вниз головой фигуры веяло невыносимой безысходностью и тоской. Меня передернуло от этого видения.

«Если они так охотятся, то… им не позавидуешь. Чего только в жизни не бывает. Не хотел бы я быть цаплей…», – пронеслось в моей голове.

Подобные мысли, только совсем с другой – радостной, эмоциональной окраской всякий раз посещали меня, когда я с восхищением наблюдал по телевидению, а случалось что и вживую, за эпизодами из жизни некоторых представителей фауны: львов и тигриц, медведей, волков. Мне всегда нравились крупные животные. А из птиц – или разноцветные тропические пичуги, или величественные хищники, как орлы, ястребы, беркуты. Но цаплей, теперь я это точно знал, в следующих моих воплощениях, если же, конечно, реинкарнация существует, я бы не хотел быть, ни при каких обстоятельствах.

И вторая картина из вчерашних воспоминаний: это могильно холодный, сырой и смертельно опасный эфир, по которому двигалась шхуна. В тот момент у меня пронеслось в голове: окажись я по какой-то причине за бортом кораблика, ну мало ли, зазевался, вертел головой, рассматривая разноцветное небо и берега, слишком близко подошел к борту, качнуло, не удержался… эти тяжелые и безжалостные волны проглотят меня в тот же миг. Я даже пикнуть не успею, никто и искать меня не будет. Не будут, потому что не успеют. Все произойдет мгновенно – быстро и безмолвно. Забортная чернота просто замкнется над головой непредусмотрительной жертвы. А у меня не будет сил и желания барахтаться в воде – бездонность океанской пучины и черное покрывало ночи, раскинутое над ней, уже парализовали мою волю. Жертва уже готова к закланию.

День пролетел незаметно. В сопровождении Елены, выполнявшей одновременно две функции – гида и переводчика, я посетил лишь малую часть из того, что так красочно расписывают туристические сайты: и величественный пик Виктория, и аутентичную деревню Аббердин, и живописнейшую Бухту Отпора, а также многочисленные монастыри и храмы, торговые кварталы и рынки, парки и знаменитые на весь мир небоскребы. От массы нахлынувших впечатлений во второй половине дня я почувствовал усталость и решил несколько сбить темп своего знакомства с городом, тем более что завтра у меня для этого оставался еще целый день.

Мое намерение изменить свою сегодняшнюю туристическую программу Елена встретила с пониманием: «Желание клиента за его деньги – закон!» и на прощанье, следуя своей, по всей видимости, всегдашней иезуитской привычке, снова заинтриговала меня:

– Обязательно поужинайте в «Джамбо»!

– …«Джамбо», это что? Ресторан? Где… – выкрикнул я несколько запоздало, высунувшись из номера в коридор. Однако за бывшей соотечественницей уже мягко сомкнулись позолоченные створки лифта.

«Твою мать! Не успел… Ну вот, вечер будет испорчен, пока я не разберусь с этим чертовым… слоном. Интересно, есть ли что-нибудь о нем в проспектах?»

Странно, но в моих рекламных буклетах о «джамбе» я ничего не нашел, поэтому решил действовать по самому надежному и многократно проверенному алгоритму: «Язык до Киева доведет», благо, что в этой части света на языке бывшей метрополии худо-бедно разговаривали все.

Выйдя из отеля, я двинулся вчерашним, уже хорошо знакомым мне маршрутом.

«В порту всегда многолюдно: туристы, местные. Будет кого расспросить», – рассуждал я, подспудно отдавая себе отчет в том, что с успехом мог выяснить все у портье, без этих блужданий по городу наугад. Спустившись в подземный переход, я, остановившись у карты-схемы подземной развязки, включавшей в себя и станцию метро, сделал вид, что внимательно ее изучаю. На самом деле я настойчиво искал причины, чтобы не идти в порт, чтобы погасить в себе пока еще нарождающееся, тлеющее желание снова оказаться на набережной.