На осколках цивилизации (СИ)

Самочувствие его было не из лучших: температура около тридцати восьми, все оттенки слабости и жуткого недомогания и кашель. Константин долго спрашивал его, точно ли такое состояние нормально и скоропроходимо или всё-таки есть смысл вызвать скорую, но Чес всегда отмахивался, усмехаясь и отшучиваясь. Джон едва не сорвался на звонок в больницу, но почему-то остановил себя, подумав, что это пусть правильно, но как-то подло. Креймер застал его за откладыванием трубки и понял всё; глаза его стали ясными, а рассудок будто бы пришёл в норму.

— Ах, это, Джон… да, извини, что почти весь день молчал. Наверное, ты уже посчитал меня безумным, — тут ему стало немого неловко; парень понятливо улыбнулся. — Впрочем, давай пройдём в комнату… разреши мне прилечь и говорить так. Ибо сил не так много, — Константин понимающе закивал и стал нарочито активно подталкивать собеседника в комнату, будто куда-то сильно торопясь.

— Ты, наверное, сгорел от любопытства, — заключил Чес с улыбкой, когда упёрся спиной о спинку кровати, а Джон сел перед ним.

— В этом ты прав… знаешь, из вчерашнего я ничего не понял, если честно, — он исподлобья посмотрел на него и усмехнулся; водитель закивал.

— Я тоже… в отношении тебя, — сказал, многозначительно глянув. — Я и до сих пор ума не приложу, как ты мог променять семью на едва знакомого тебе человека. И я не осуждаю, нет: кто я такой, чтобы судить? Просто говорю, что не понимаю. А вчера был слишком не в себе, чтобы отговорить. Впрочем, прости; я опять наговорил бреда, но…

— Я верю: ты не понимаешь. Только вот… — Джон нервно усмехнулся, уставившись в одну точку на полу, — только вот действительно ли… едва знакомого человека?.. Ты правда так… считаешь? — в следующую секунду он слишком вызывающе и горько поднял свой взгляд на него, что Креймера аж передёрнуло; он пытался что-то проговорить, но тут же замолчал, понимая, что будет слишком глупым сейчас что-либо опровергать или с чем-либо соглашаться. Они промолчали с минуту, просто глядя друг другу в глаза; смотрели почти что равнодушно, лишь с лёгким оттенком некоторого чувства: один — с раскаянием, другой — с сожалением. Хотя эти чувства могли быстро сменяться и взаимозаменяться другим; так и прошла самая противоречивая минута в их жизни. Сказать было и правда нечего, а нечего бывает сказать лишь тогда, когда высказана до сего была правда; с правдой, как говорится, не поспоришь. А если спорить, то лишь от какого-то глупого отчаяния и ребячества; прошлый Чес (да, кстати, и Джон) ещё мог бы поспорить, да настоящий уже не решался — понимал, что глупо, глу-по, никак иначе. Но метко брошенные слова «едва знакомый» ещё долго разъедали жизнь как адресата, так и адресанта; кажется, молчание и последующие неловкие слова могли только усугубить положение, если не неожиданно зазвонивший телефон. Всеобщая грусть прошла, Чес резво схватил мобильный с тумбочки и ответил. Константин понял, что звонили по работе и был несказанно рад, что начальник решил поинтересоваться здоровьем подчинённого именно в эту секунду. Иначе — гибель; потому что оказалось реально странно и неприятно услышать правду; а то, что это правда, сомнений никаких не было. Когда Креймер закончил говорить, Константин мог со спокойной душой перевести тему разговора, замяв прошлую.

— Кто звонил?

— Начальник, — парень усмехнулся и кинул телефон рядом с собой. — Обо мне всегда беспокоятся.

— И как же твоя работа? Наверное, многого лишаешься…

— Нет, у меня есть медицинская справка — она всё решает. Не переживай, — Чес склонил голову набок. — У меня свободный график по состоянию здоровья. Но много болеть, конечно, не советуют…

— Что насчёт каких-то доказательств, которые ты хотел предоставить мне? — почти перебил Джон, в упор смотря на него. Креймер вздрогнул, поднял пристальный взгляд на него и сглотнул.

— Ах да, я же обещал… да, хорошо. Слушай же! — водитель вдруг резко сел на кровати, спустил ноги, колени их почти соприкоснулись, а глаза не отрывались друг от друга практически во всё время разговора.

— По стечению обстоятельств мне пришлось приехать именно сюда. Однако в первое время я города не знал от слова «вообще», поэтому нередкими были мои долгие гуляния в поисках выхода, особенно где-нибудь на задворках. Свой район я знал хорошо, но всё, что дальше, вызывало у меня искреннее изумление и даже панику. Мои приключения были порой отнюдь не безопасными, впрочем, это не слишком интересно — как видишь, живой — интересно нечто другое… Однажды мне пришлось, неведомыми тогда путями, зайти в одно место… я его хорошенько запомнил. Бывал я там после часто… всё силился найти ещё чего-нибудь; но после моего первого прихода туда всё будто резко зачистилось, изменилось до неузнаваемости. Оригинальная картина той местности осталась лишь только в моей голове. Но… знаешь… знаешь, что? А поехали! Давай я отвезу тебя туда, и ты увидишь всё воочию! — воскликнул Чес, глаза его загорелись безумием, даже каким-то лихорадочным.

— Ты с ума сошёл? Да ты едва на ногах стоишь! Притом, такая ли эта необходимость? — спросил Джон, умерив свой пыл и внимательно взглянув на вмиг выздоровевшего у него на глазах парня; тот упорно закивал, аккуратно встал с кровати и направился к шкафу.

— Тогда веду я… — осторожно заметил он, искоса на него поглядывая; Чес между тем вытащил нужную одежду, молча кивнул, даже не посмотрев на него; Константин хмыкнул, встал с места и направился к выходу из комнаты — нужно было одеться самому, да и лекарства собрать для Креймера. Делая всё это и дожидаясь парня, он чувствовал, что запутался даже более, чем до разговора: было совсем непонятно, о чём говорил Чес, о каком месте упоминал и какие, наконец, «доказательства» он имел. Да и зачем ему вдруг понадобилось ехать? Неужели такая срочность? Или так будет нагляднее? Он решил, что последнее, потому и покорно согласился, несмотря на не самое лучшее самочувствие Креймера: ему бы сейчас не разъезжать чёрт знает куда, а дома лежать и лечиться. Но любопытство теперь стало невыносимым; Джон порешил, что поездка не должна принести много сложностей его бывшему водителю. Только бы эта поездка оказалась полезной и раскрыла все ответы на вопросы, уже давно консервировавшиеся в душе Константина. Наконец из комнаты неспешно вышел Чес и уверенно начал открывать дверь; Джон был уже готов, поэтому последовал за ним. Они оказались на улице, машину нашли, Константин сел вновь на место водителя и скрепя сердце решил опробовать судьбу ещё разок, хотя уж теперь вероятность попасть в аварию или под контроль полиции была выше — сегодня не экстренный случай, как-никак.

— Ну, куда везти? Может, сразу адрес скажешь? — выдыхая, напряжённо говорил Джон, берясь руками за руль и пристально смотря перед собой: он боялся, что теперь, когда нет экстрима, он не вспомнит, как водить. Чес пристегнулся и тихо ответил:

— Я точно не знаю адреса… я буду говорить, куда ехать…

— Отлично! Значит, едем без точного маршрута! — буркнул он и завёл машину; Креймер равнодушно пожал плечами — видимо, был уверен, что это не столь страшно.

На улице уже было что-то около семи, но потемнело значительно; дождя не было, лишь какой-то неприятный холодный туман сковал все улицы и накрыл весь город. Температура оказалась ниже обычной, но в машине было тепло; Чес направил Джона сначала по главной дороге, потом по одному боковому шоссе; более они не переговаривались. Константину хотелось, причём сильно, спросить парня ещё о чём-нибудь, касающегося дела, но язык не слушался, а в голове не укладывались нужные фразы. Поэтому любопытство пришлось утихомирить…

И вот так, направляясь непонятно куда, без надлежащего на то права и в полном недоумении того, что сейчас он должен узнать или увидеть, Джон двигался навстречу приключениям. Идея Чеса не переставала ему не нравиться, но эта неприязнь приобретала более мирный и бесцветный характер. Молчание продолжалось ровно до выезда из города: во-первых, маршрут стал более путаным, во-вторых, столь длинная тишина теперь уже стала невыносима. Константин, изредка поглядывая на бывшего напарника, видел его тяжёлое дыхание и лихорадочно бегающий с одного предмета на другой взгляд — парень был ещё сильно не здоров, но не желал того признавать. Он узнавал прежнего упрямого гордеца и неосознанно улыбался, хотя улыбаться здесь было определённо нечему.