Девяносто девять (СИ)

— Я облажалась, да? — вырвалось у нее вдруг. — Я снова облажалась.

— Ничего. Мы все исправим.

Рейвен сжала губы, чтобы не заплакать. Это «мы все исправим» было таким веским, таким мужским, таким теплым. И то, что Вик больше ничего не добавил, как будто делало его слова еще более сильными, внушающими… надежду?

А что, если все действительно можно исправить? Что, если она не успела все уничтожить?

— В прошлой жизни, — начала она, и споткнулась, глотая подступающие к горлу слезы. — В прошлой жизни Лекса и ее люди взяли Финна в плен, чтобы пытать его, а после убить. Я дала Кларк нож и попросила вытащить его. Но она… Она воткнула нож в его сердце.

— Знаю. Я тоже это вспомнил.

— Я знала, что она сделала это ради него, что она не могла его спасти, а могла только облегчить его мучения, но… Но мне было все равно. Я так ненавидела ее тогда, мне было так больно, Вик. Я не могла смотреть ни на нее, ни на Лексу, потому что знала, что именно они — причина смерти Финна.

Она помолчала, сглатывая новую порцию слез, и выпалила:

— А теперь мне кажется, что причиной смерти Финна был сам Финн.

Вик вздохнул, она ощутила щекой, как поднялась и опустилась его широкая грудь. Он покрепче прижал ее к себе и ладонью погладил макушку.

— Рейвс, — тихо сказал он. — Все ошибаются. Вопрос только в том, останешься ли ты в живых достаточно долго, чтобы все исправить.

— Похоже, останусь, — с горечью прошептала она. — Благодаря тому, что вы дали мне такую возможность.

Ей было стыдно и горько: она предала их, а они оставили ее в живых, защитили от командующей, и даже — Господи! — успокаивали, говоря, что все еще можно исправить. Разве она заслужила это? Разве она достаточно важна для этого?

— Знаешь, — услышала она, — мы можем потратить чертову кучу времени на то, чтобы разбираться, кто прав, кто виноват, и почему так вышло. Но я мужчина, Рейв, и я не умею делать такие вещи. Я знаю тебя, и знаю, что ты давно уже поняла свою ошибку. Думаю, ты поняла это, когда Элайзу насиловали на твоих глазах, верно?

Слезы все-таки прорвались наружу, и Рейвен спрятала лицо под мышкой Вика, чтобы он не заметил. Но он все понял, конечно: слишком тряслось ее тело от рыданий, слишком мокрой стала футболка под ее щекой.

— Когда ты несла всю эту чушь в больнице, это как будто была не ты. Рейвен Рейвс, уверенная в правильности своего поступка, не стала бы объяснять, почему так сделала. Она послала бы нас всех глубоко и надолго и умерла бы, зная, что поступила верно.

Он был прав, и от этого было еще тяжелее. Рейвен плакала, вспоминая, как просила Офелию остановиться, как просила ее оставить Элайзу в покое, и как в висках у нее звучало отчаянное: «Это ты виновата. Все это из-за тебя».

А потом, когда их освободили, все стало еще хуже. Она не могла смотреть на Элайзу, не могла говорить с ней, не могла слышать о ней. Каждый взгляд, каждое слово вонзалось в грудь невыносимым чувством вины, и хотелось просто сдохнуть, чтобы прекратить это.

Ей говорили: «Элайза кричит каждую ночь», и она до крови прикусывала губу, чтобы не закричать в ответ. Ей говорили: «Она не ест, не спит. Будто привидение», и ей ужасно хотелось взять нож и отрезать к чертям собственные уши.

Потом Элайза ушла из Люмена, и стало как будто легче. Но вместо нее пришли военные, и Рейвен пришлось спасаться вместе с остальными, и смотреть, как падают один за другим сраженные выстрелами люди, и видеть, как разлетаются в стороны куски разорванной плоти, и как среди всего этого хаоса Алисия отдает команды, и занимает место на сторожевой башне, и лицо ее кажется белым рядом с черным стволом автомата, и оно, это лицо, спокойно, настолько спокойно, что выглядит мертвым.

— Когда ты успела сделать маяк? — спросил вдруг Вик. — Мы же почти все время были вместе.

Она сделала его, когда индейцы привезли их в резервацию и утащили Вика и Индру в больницу, а она на несколько часов осталась одна, в шатре, предоставленная самой себе.

Соединяя детали и перекручивая провода, она думала о том, что этот самодельный маяк, возможно, поможет другим группам выживших найти их. Вдруг у кого-то из них была рация, и тогда они…

— Когда до меня дошло, что сигнал маяка увидят в первую очередь военные, я хотела его сломать, Вик. Но почему-то не сломала. Спрятала в рюкзаке среди остального барахла. Наверное, я тогда уже знала, что использую его рано или поздно.

А потом Аня привезла в резервацию Элайзу и Алисию. Рейвен, сидящая на стуле у койки Вика, притворилась спящей, но сквозь узкую щелку век видела их — счастливых, держащихся за руки, нашедших друг друга.

— И тогда меня как будто разорвало на куски, Вик. Элайза, она… Была такой счастливой, понимаешь? Она светилась. И я поняла, что ей плевать на смерть Финна, что она вся — в своей новой любви, а через него она перешагнула и забыла.

— И тогда ты пошла и включила маяк.

— Да.

Вик снова погладил ее по голове, и она снова заплакала, ошарашенная охватившим грудь чувством. Боль становилась меньше, но стыд — сильнее и жестче.

— Не знаю, чем я думала, — сквозь слезы прошептала она. — Мне показалось, что я не важна ни для кого из вас, и вы вовсе не друзья, а просто… Просто терпите меня рядом, и…

— Рейвс, — перебил он. — Хватит. Для того, чтобы покаяться, у тебя целая жизнь впереди. Все совершают ошибки, ясно? Вопрос не в том, что ты сделала, а в том, что ты сделаешь после.

Вик повернул голову и поцеловал ее мокрую от слез щеку. Царапнул щетиной, но Рейвен было плевать. Она знала, что прямо сейчас, в эту секунду, получила прощение.

И была готова на все, чтобы получить его и от остальных тоже.

***

Линкольн и Октавия пришли, чтобы сменить их на посту. И если первый хранил сосредоточенное молчание, то вторая не удержалась от насмешки:

— Как провели время? — спросила она, улыбаясь. — Не замерзли?

Элайза проглотила смешок, а Алисия так посмотрела на Октавию, что та должна была немедленно провалиться под землю. Но вместо этого она добавила:

— Надеюсь, мы тоже не замерзнем.

Пришлось хватать Алисию за руку и тащить за собой, прежде чем она ответит. Идти в наскоро натянутых брюках было не слишком комфортно, но часы, проведенные вместе, определенного того стоили.

— Я бы многое отдала сейчас за удобную постель, — улыбнулась Элайза, глядя, как Алисия расстилает одеяло в кузове пикапа. — А еще за горячий душ.

— Ты прекрасно пахнешь. Мне нравится твой запах.

Они улеглись, кое-как устроившись на жестковатой поверхности, и накрылись одеялом. Здесь было холоднее, чем у костра, зато можно было лежать рядом, и обниматься, и слизывать с губ короткие поцелуи.

— Может, мне завтра поехать с Йонасом или Истэкой? — улыбаясь, спросила Элайза. — Боюсь, провести весь день, обнимая тебя сзади, будет непросто.

— Ты можешь сесть за руль, если хочешь.

У великой командующей по-прежнему были проблемы с легким юмором, но сейчас это даже умиляло. Элайза поерзала, пытаясь устроиться удобнее, и положила голову на плечо Алисии. Они лежали вдвоем, смотрели на звезды и разговаривали — шепотом, чтобы не разбудить спящих в кабине Мерфи и Розмари.

— Когда все закончится, мы возьмем палатку и уедем в Йосемити, — сказала Алисия. — Я хочу провести несколько дней только с тобой.

— Со мной и парой сотен трупов? — усмехнулась Элайза.

— У меня есть меч. Я сделаю из них окончательных трупов, прежде чем они найдут нас.

Она была такая смешная, похожая на пятилетнего мальчишку, готового защитить свою девочку от любых передряг. И Элайза прижалась к ней покрепче, и поцеловала напряженную щеку.

— Я люблю тебя, знаешь?

— Да. Знаю.

Им удалось поспать совсем немного: как только над пустыней начал заниматься рассвет, Алисия объявила подъем, и все торопливо начали собираться. Погасили костры, снова положили в кузов пикапа канистры и рюкзаки, проверили уровень топлива в бензобаках.

Все было быстро и слаженно, заминка возникла только из-за Рейвен: Вик сказал, что не позволит больше запихивать ее в багажник, и она поедет с ним в джипе.