Город, отделяющий от неба (СИ)

- Very poorly, - подвела училка итог федькиным страданиям. - Anybody wants to continue?

Желающих не было. Трое отличниц и один зубрила уже свои пятёрки получили, потому в классе воцарилась гробовая тишина. Несколько пар файюмских глаз умоляюще уставились на меня. Ах, как это ново! Благодаря отцу, переводчику всё того же "Торгмортранса", я говорил по-английски бегло, хотя обширным словарным запасом похвастаться не мог. Здесь, впрочем, и не требовалось. Требовалось срочно бросить на амбразуру своё закалённое в лингвистических боях тельце. Во имя и на благо общества. Общество, не в силах переносить мою печоринскую холодность, уже начало тихонько попискивать, а его (общества) верный и ответственный гражданин Юрка Усович (мой сосед по парте и по совместительству тот самый зубрила) даже наступил мне на ногу. Нацепив на себя маску римского патриция, я медленно воздел вверх правую руку. Нет, я, конечно, собирался сделать это максимально театрально, но явно не настолько. Что-то странное произошло с моей рукой. Она поднималась слишком медленно, будто водяная улитка ползла по стене аквариума. Я успел лишь подумать, что так, пожалуй, англичанка не заметит моих стараний, и попалит ещё одного из одноклассников, как в голове у меня словно что-то лопнуло со стекольным звоном, и я увидел летящую навстречу моему лицу поверхность парты...

***

Если вас спросят, какой запах самый омерзительный на свете - смело отвечайте: "запах нашатырного спирта". И не надо мне здесь про скунсов - кто их, убогих, видел вообще?

Я уворачивался долго, крутил и дёргал головой, пытался даже бодаться - всё понапрасну! Лишь поняв, что сопротивление бесполезно, я открыл глаза и тут же понял, что означает выражение "раскалывается голова". Как только свет проник мне под веки, моя бедная башка треснула посредине, и каждая половинка принялась болеть по отдельности, болеть отчаянно и дико. Я даже зашипел от боли. И вновь закрыл глаза, за что и был наказан новой волной тошнотворного запаха. Да что же это такое!? Умереть спокойно не дают! Стоп! Какое там "умереть"? Не входит в мои планы категорически! Да уберите же от меня эту дрянь!

Наверное, последнюю мысль я всё-таки озвучил, да ещё и сопроводил мановением руки - будто муху сгонял. Источник мерзкого сортирного запаха наконец-то убрался из-под моего носа.

- Можешь глаза открыть? - раздался надо мной чей-то тонкий голос, слышимый будто сквозь ватное одеяло.

Собравшись с силами, я вновь разомкнул веки, на сей раз куда осторожнее. Треснувшая голова зазвенела сильнее, боль покатилась ото лба к ушам штормовыми волнами, почти лишив меня возможности соображать. Вместо лица склонившегося надо мной человека в белом халате я видел какой-то мутный двоящийся блин. Я сделал усилие, собирая развалившиеся половинки мозга воедино - блин превратился в лицо дежурной школьной медсестры, имени которой никто не помнил. Все называли её Ярмаркой Слонов, или Масленицей. Имея чудовищные габариты, искажающие гравитационную картину Вселенной, эта тётка обладала пронзительным голоском ябеды-первоклассницы. Характером Ярмарка отличалась столь же бледным и невыразительным, сколь были таковыми и черты её заплывшего салом лица.

- Как себя чувствуешь? - пропела толстуха, и выражение озабоченности, едва заметное на сковороде с омлетом, заменявшей ей физиономию, соскользнуло куда-то вниз.

- Н-не знаю, - проблеял я слабым голосом. - Голова болит сильно.

- А нос? Ты, похоже, нос сломал.

- Как это? - удивился я.

- Говорят, ты на парту упал. Прямо лицом. Но ты не волнуйся: сейчас придёт Анжела Леонидовна и поможет тебе.

Наивная вера слоноподобной медсестры в школьную врачиху меня даже тронула. Уж кто-кто, а такой мажор, как я, знал цену советской бесплатной медицине. Именно благодаря ей моя мать лежала два дня в коме, откуда её едва выволок знакомый врач из ведомственной больницы отца. Тут я представил, как меня на скорой привозят в больницу и кладут в соседнюю с маминой палату. Будет не так тоскливо... да неужели? Немного покопавшись в себе, я обнаружил, что жалеть себя и представлять сочащиеся светлой печалью картинки мне вовсе не так приятно, как это было ещё вчера. Явление Снегурочки словно вымело куда-то мою инфантильность, которая до сего момента устраивала и меня, и всех вокруг, кроме разве что моего папы. Мысли о Лизе оказались куда содержательней и сочнее, что ли. Будь я повзрослее, я бы пришёл к простому выводу, что меняю одну печаль, прежде составлявшую стержень моего, если так можно выразиться, характера, на другую, менее эгоистичную. Но тогда я был всего лишь мальчишкой, начитанным - да, но никак не умным.

Анжела Леонидовна ворвалась в медпункт через пару минут. По стечению обстоятельств в это утро её вызвали на какое-то совещание, с которого врачиху выдернул панический звонок школьной директрисы.

- Скорую вызвали? - отрывисто спросила Анжела, натягивая белый халат.

- Не-ет, - проблеяла Ярмарка. - Обморок же. Нашатырь дала.

- Что у него с носом?

- О парту ударился.

- Ладно. Мальчик, как тебя зовут?

- Артемий. Кваснецов. Шестой "А".

- Расскажи, что произошло.

Я рассказал, обнаружив, что с трудом могу восстановить последовательность событий.

- Раньше обмороки были? Нет? Головные боли? Нет? Светобоязнь? Тоже нет? Сколько пальцев видишь? Двоится? А так?

Пальцы сосчитать я не мог. И положили меня, конечно же, в детскую больницу.

Мёртвые суши. Генрих Бордин. 24-25 мая 1986 года. Посёлок Прибрежный

Что же делать? Генка, много лет назад поставивший свою жизнь на рельсы логики и здравого смысла, давно уже привыкший планировать свои действия спокойно и методично, никак не мог взять себя в руки.

Чёртов Вадим! Понаплёл с три короба, взвинтил, взбудоражил - и отказался помочь советом! "Это твоя жизнь и твоё решение. Если ты не в состоянии справиться сам, то и мне такой ты тем более не нужен!". Скажите пожалуйста! Ты-то мне, гадина пророческая, на кой леший сдался?! Сам-то, небось, веришь в свои бредни. Но мне-то как поверить? Как я должен помешать викиному отцу уехать навстречу мнимому ужасу? Кто-нибудь вообще представляет себе Аркадия Михайловича? Нет? Это кусок гранита, а не человек! Убедить его в чём-либо не может даже парторг мясокомбината, где Мичковский работает главным инженером, что уж говорить о шестнадцатилетнем друге его дочери! Позвонить викиной матери? Алла Викторовна, конечно, существо возвышенное, первая скрипка областной филармонии, вот только моё слово против слова её мужа - всё равно что рогатка против танка! Вичка? Сказать ей? Вот это труднее всего представить. Это же я бастион разумного скепсиса в нашей паре, это же я вечно посмеиваюсь над её страхами и сомнениями, я постоянно напоминаю ей, как важно придерживаться голоса разума, а не эмоций. Как, в каких выражениях я могу приоткрыть ей завесу кошмара, поселившегося у меня в голове? Да у меня самого нет той убеждённости, с которой Ремень таким спокойным голосом рассказывал о будущей катастрофе. До сих пор звенят в голове его последние слова:

- Допустим, я псих и всё это придумал. В таком случае, начав действовать, ты будешь выглядеть дураком. Обидно, не спорю. Ну, а если я прав, и ты проигнорируешь мои слова? Кем тогда ты окажешься, со своим знанием, что мог всё изменить?

Да уж, кем я окажусь. Тут уж не пьяного шоферюгу ножиком тыкать - тут самому впору сразу под поезд! Попробовать отыскать этого водилу сейчас и избить его до потери пульса, а то и просто сдать гаишникам? Это вообще нереально - он сейчас в рейсе где-то в области, откуда и должен вернуться воскресным утром. Задержать выезд Аркадия Михайловича под каким-нибудь предлогом? Надолго не получится, а десять минут ничего не решат - им всё равно на том переезде стоять. Знаю я тот переезд, там бывало, по двадцать минут ждёшь, пока поезд проползёт. Может, просто дорогу бревном перегородить, чтобы самосвал проехать не мог? А если, несмотря на раннее утро, кто-то проедет раньше и уберёт его? Скорее всего, так и получится - на Мясике новую очередь аврально строят, так грузовики с цементом, песком и щебнем туда один за другим снуют даже по выходным. Почему я не спросил, что именно повезёт тот самосвал? Можно было бы вычислить, откуда поедет...