Город, отделяющий от неба (СИ)

Уже потом, когда всё произошло, братья не смогли вспомнить, кто же первый предложил поиграть в ту игру, что они не вспоминали с прошлого Нового Года, того самого, на который неведомый пришелец с Севера подарил им фонарики. Игра заключалась в поочерёдных прятках в укромных уголках лишённой света квартиры с последующим внезапным ослеплением фонариком. Выиграть легче прячущемуся, - на его стороне фактор внезапности - ведь он слышит, как водила ходит в его поисках. Сыграли уже по паре раз - ещё даже надоедать не начало. И тут Ярику приспичило спрятаться под кроватью в их комнате. Венька, начав поиски из кухни (по правилам водила считал до пятидесяти именно там), сразу же свернул в детскую. Осмотрев платяной шкаф и заглянув под стол, он вдруг замер там надолго. Потом включил фонарик и сдавленно охнул. Ярик, однако, покупаться на такой дешёвый трюк и не думал. Он видел в отблесках света пятки брата в протёртых до дыр носках и ждал, напрягая палец на кнопке фонарика. Вот сейчас, обернётся, и... и тут Венька исчез. Не сразу исчез, а как бы вполз в отражённый от стены световой луч! У Ярика не выдержали нервы: он рванул вперёд, как ящерица, прямо на брюхе. Рванул и тут же больно ударился о нависающую кроватную панель лбом. Когда, шипя и ругаясь, Решетилов-старший вылез наконец из-под дурацкой кровати и сунулся под стол, он увидел там завораживающее и страшноватое зрелище, на несколько секунд заставившее его забыть про сгинувшего брата. Луч от лежащего на полу венькиного фонарика, прежде чем попасть на стену, падал на полосатый камень, валяющийся совсем рядом от источника света. Падал-то обычным лучом, а к стенке приходил какой-то переливающейся радужной пеленой, чем-то похожей на нежную поверхность мыльного пузыря. Сам камушек при этом словно светился изнутри бледно-лиловыми мерцающими сполохами. Ярик сглотнул и вдруг, не раздумывая, пополз прямо в манящую радужную пелену.

Немного жести в холодной воде. Евгений Ореховский. 10-11 июля 1979 года. Качинск

Даже просто стоять и смотреть на это было невыносимо. Но - приходилось, и даже не смотреть - внимательно осматривать. Судмедэксперта вместе с операми из ГУР ждали не раньше чем через полчаса, и лейтенанту Ореховскому, как участковому, приходилось в этом осмотре участвовать вместе с лейтенантом же Верой Квачковой, инспектором по делам несовершеннолетних. Веру уже стошнило пару раз, пока Женя отгонял от места происшествия любопытных пацанов, которые, кстати, тело и обнаружили. Начинало смеркаться, и следовало поторапливаться с осмотром. Решили, что Вера будет записывать, в Женя - диктовать. Ежу понятно, что горотдел заберёт дело себе, но, как ни крути, а участок то - его. И верин. Отчёт тоже им писать.

Тело непутёвого Сашки Рыблёва лежало ничком. Видно было, что его волокли во-он от того пенька, на котором неизвестный раскроил ему голову камнем с острой кромкой (камень валялся тут же, в метре от пня). Не только раскроил, но и сильно поковырялся в мозгу, будто что-то там искал. Ещё у парня был разорван левый бок, откуда на траву свисали сизо-чёрные внутренности. Крови вокруг было - как на скотобойне. Ореховский знал, что следы преступления затаптывать нельзя, и тщательно избегал этих страшных пятен. Судя по запаху и степени трупного окоченения, Рыблёв был убит едва ли позже ночи своего исчезновения. Закончив диктовать, Женя невольно подумал, насколько велики шансы отыскать остальных пропавших.

- Как ты думаешь, кто его так? - спросила Вера, сглатывая очередной комок.

- Не знаю. Маньяк какой-то.

- Но ведь они вместе были. Может, дружки его убили, а сами - в бега?

- Нет, Вера. Свои могли убить по пьянке. Ножами бы истыкали, и всё. А тут хер знает что!

- Думаешь, их - тоже?

- Да не знаю я!

Когда прибыл рафик с ГУРовцами, проблеваться успел и Ореховский.

***

Утро следующего дня выдалось не лучше. После страшного вечера были полночи, проведённые в написании отчёта для криминалистов. ГУРовцы прибыли, когда уже стемнело, и осмотр при свете фар и фонарей не очень-то удовлетворил их эксперта, пожилого и желчного Юрия Платоновича Брылина, когда-то бывшего светилом криминалистики в Ленинграде, но спившегося и сосланного во глубину сибирских руд. Отчёт, вообще-то, писала Вера, Евгений, обладавший замечательной памятью и более устойчивой психикой, припоминал и описывал подробности. Нет, Ореховский не был косноязычен и не носил на себе проклятие эпистолярного кретинизма - просто некогда учительница русского и литературы успешно выработала у парня невероятной силы аллергию на письменную речь. При виде листка бумаги и лежащей на нём ручки у лейтенанта начинался нервный тремор. Квачкова писала красивым округлым почерком матёрой отличницы, скрупулёзно соблюдая грамматику и пунктуацию и даже не забывая при этом о некоем подобии стиля. Женя время от времени ловил себя на мысли, что, не взирая на гадкие обстоятельства, ему нравится смотреть на эту склонённую над столом аккуратненькую девичью головку, увитую мелкими кудряшками перманента, нравится слушать, как хозяйка этой самой головки сопит и вздыхает над особо трудными пассажами. Ореховский знал, как тяжек и мучителен Верин труд, и преисполнялся к девушке неподдельным уважением и сочувствием. Нет, он не считал, что Вера ему нравится как женщина - она и вовсе была не в его вкусе: слишком правильная и старательная, да к тому же блондинка с очевидной склонностью к полноте. Просто... работать с лейтенантом Квачковой было очень комфортно - она думала о себе в самую последнюю очередь. Сначала - работа, потом - коллеги, а уж потом, что останется - она сама.

С отчётом закончили далеко за полночь. Пока проводил Веру (а это полчаса ходьбы в один конец), пока добрался до общаги (слава богу, своя комната!), пока запихал в себя кое-как размазанный по высохшему куску батона потрескавшийся в холодильнике плавленый сырок, сравнялось два часа ночи. В постель завалился без намёка на сон; однако, повертевшись немного, будто провалился в тёмный омут. Снилась какая-то совершенная дрянь и муть, улетевшая из памяти бесследно с резким, как петушиный крик, звонком будильника. Ореховский сел, потёр ладонями лицо и вдруг осознал внезапно, насколько устал за год от своей странной работы. И ведь от отпуска отказался - дескать, текучки много! Будет тебе теперь отпуск, с разгуливающим на свободе маньяком!

Рядом с родным отделением стоял УАЗик из горотдела, рядом с которым уже томилась в ожидании лейтенант Квачкова в компании мрачного сержанта-шофёра. Увидев Евгения, сержант злобно отбросил недокуренную сигарету, небрежно козырнул и процедил сквозь зубы:

- Участковый инспектор лейтенант Ореховский? Я сержант Зубов. Вам и лейтенанту Квачковой приказано срочно явиться в горотдел.

- Кем приказано? - желчно спросил Евгений.

- Подполковником Занковцом, - сказал Зубов, кривя губы в мстительной усмешке.

М-да, дела! Подполковник ЗанковЕц возглавлял Качинский горотдел милиции совсем недавно, но успел прослыть начальником суровым и придирчивым. Вот, бля, утро начинается, подумал Ореховский с мрачным отчаяньем.

Уселись в машину, причём Женя намеренно завалился вместе с Верой на заднее сиденье - ехать рядом с наглым сержантом не хотелось совершенно. Только тронулись, как Ореховский вспомнил:

- Погоди, сержант, отчёт надо забрать! Мы же написали.

- Я взяла, Евгений Олегович, - пропищала Вера и полезла в лежащий на круглых коленках портфель.

- Да ладно, не доставай! - тихо сказал Ореховский.

Дерзкий сержант отчётливо хмыкнул и вытаращился на него в зеркало заднего вида.

- Хули ты хмыкаешь, Зубов?! - не выдержал Евгений. - Руль крути давай! И вперёд смотри!

До начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут.

***