Город, отделяющий от неба (СИ)

- Посуди сам, - говорил мальчику учитель. - За сто пятьдесят два года, прошедших со дня Обособления Нижнего города и до заключения мирного договора с Саярском, Авалон изменился меньше, чем за последние двенадцать лет. Общие наши, прошу заметить, двенадцать лет. Я бы даже предположил, что Авалону без верхних и вовсе вскорости конец бы настал. Слишком уж мы привыкли жить по мановению руки Цезаря и его нимф.

- Но ведь Цезаря в Зазеркалье нет!

- Просил же тебя, Константин, не употреблять этого пафосного слова! - морщился Якоб Карлович. - Это никакое не зазеркалье, это всего лишь тесная будка киномеханика, если не пыльный чулан со швабрами. Наш термин Хинтервельт - тоже не лингвистическая удача, но всё же куда ближе... А что до Цезаря... Сначала память о нём жила в тех, кто чувствовал его заботу в одном с ним мире - мире ЮмАлы. Потом, когда все они умерли, память стала религией, благо оставались его последние вестники - кольшрайберы. Когда ушли и кольшрайберы, осталась только легенда. Легенда вообще - лучшее основание для веры. И для деградации, зачастую, тоже. Логика такова: "разве можем мы быть лучше Цезаря, разве есть смысл в прогрессе не по его канонам?". А поскольку по Его канонам никак уже нельзя, ведь нет живых и легитимных Его представителей, то... всё. Ваше же появление взбаламутило наше болото, и наши лягушки принялись эволюционировать, дабы ваши цапли их не слопали. А так как и над лягушками, и над птицами начальствуют медведи одной породы... ну, дальше ты, Константин, и сам всё давно понял.

***

- Тин-Тин! Да очнись же ты!

Костик и очнулся. На уроке истории, где созерцание портретов вождей Зазеркалья (ему всё равно нравился этот термин) так некстати погрузило его в воспоминания. А вернула мальчика в действительность его соседка по парте - Мелания Хабарова по прозвищу Лань. Тин-Тин - это он сам, КонстанТИН КонстанТИНов, Пашка Шанин - Пашань, Верка Латышева - Вертышка, Клаус Ройбах - Лайбах. Систему придумала Мелания, прозвища вполне устраивали самих носителей и приросли настолько крепко, что и на имена ребята из их компании не всегда откликались. Правда, сейчас из путешествия на машине времени Костика вернуло скорее не прозвище, а острый локоть верной подруги, с силой засаженный ему в рёбра. Костик поднял глаза и узрел нависшую над ним Линду Сергеевну ВержЕр, успевшую уже побагроветь от гнева. Линда, совсем ещё молодая учительница, заменяла некстати приболевшего Шмайхеля уже вторую неделю. Была она вздорной и желчной, несмотря на молодость и невеликий педагогический стаж. За характер свой и непомерную худобу Вержер успела уже словить обидную кличку ХламИнго (работа Пашки Шанина), которая ей подходила просто идеально.

- Конссстантинов! - зашипела Хламинго, щуря маленькие глазки. - Не зассставляй меня в очередной раз сомневаться в педагогических талантах Якоба Карловича!

Если что Линда и умела, так это бить по больным местам. Тин-Тин ходил у Шмайхеля в любимчиках, главным образом благодаря своей влюблённости в историю. Костик полагал свои заслуги перед исторической наукой фактом давно доказанным, Хламинго же, отчего-то пылавшая к Якобу Карловичу острой неприязнью, переносила свои чувства и на лучшего его ученика.

- Не вижу связи, - довольно дерзко заявил Костик, вставая с места.

Вержер, нависая даже над стоящим мальчиком, продолжала гнуть своё:

- Невнимательность - это раз! Неумение сосредоточиться - это два! Нежелание слушать учителя - это три! Я уже не говорю про твои наглые заявления, не подкреплённые даже зачатками интеллекта и воспитания!

Ну хватит, решил Костик. Это уже слишком напоминает папашу! Разве что на три октавы выше, что ещё хуже, поскольку ввинчивается прямиком в мозг.

- Вы бы, Линда Сергеевна, маму мою не трогали, - тихо сказал Тин-Тин, поднимая глаза на разгневанное Хламинго.

- Ты мне голову не морочь, маленький демагог! Я ни слова не произносила про твою мать!

- Вот вы тут про интеллект говорили. А он подразумевает построение логических цепочек. Ваши слова про моё воспитание прямым и непосредственным образом оскорбляют мою мать, которая моим воспитанием и занимается. Это раз.

Класс зашуршал сдавленными смешками. О способности Константинова препираться с учителями по-взрослому не знала, кажется, одна только Линда. До сих пор их конфликт не переходил в горячую фазу, и молодой историчке казалось, будто оттоптаться на фаворите Карла будет просто для неё и показательно для класса. А тут мелкий наглец ещё и издевается вместо того, чтобы расплакаться или хотя бы обиженно притихнуть. Продолжить и перейти ко второму пункту свой защиты она Тин-Тину не дала, конечно.

- Замолчи! - рявкнула Хламинго, багровея совсем уже свекольно. - Рассспустился! Давай, рассскажи нам о начальных годах Хинтервельта - ведь ты же не витал в облаках, ты же ссслушал учителя?

Тин-Тин едва сдержал торжествующую усмешку. На кой ляд ему "ссслушать" такого учителя, когда он по многу раз перечитал всю имеющуюся в авалонской городской библиотеке литературу на эту тему! Не просто прочёл, а мог едва ли не наизусть процитировать.

- Мне к доске выходить? - невинно спросил он, вновь поднимая глаза на Хламинго.

- Разумеется! - ядовито подтвердила Линда. - Ты же не думаешь, что весь класс будет портить себе осанку, поворачиваясь в твою сторону?

Костик и Мелания сидели на предпоследней парте в крайнем правом ряду, и класс давно уже "портил себе осанку", наблюдая за битвой поколений.

Тин-Тин пожал плечами и сделал попытку пройти к доске, однако воздвигшаяся на его пути Хламинго и не подумала посторониться. "Смутить меня хочешь, клюшка для гольфа!", - подумал Костик и всё таким же невинным голосом спросил:

- Вы не выходите на следующей остановке?

"Кто родился в день воскресный...". Артемий Кваснецов. 10 марта 1969 года. Ленинград

Солнечный луч, проникая сквозь голые кроны деревьев, плотно обступивших школу, нагло и беззастенчиво щекотал мне левый глаз. Весна уже потягивалась в свой пушистой белой постельке, подумывая, не пора ли ей вставать. Нет, не пора - мы-то знаем: сейчас зевнёт рыжая девчонка, улыбнётся во сне, да и перевернётся на бочок - нежную щёку на подушке отлёживать. Сон её утренний будет краток, но крепок и сладок. Не обманешь ты нас, шалунья - до конца третьей четверти ещё две недели, и только после каникул можно рассчитывать на настоящее тёплое солнце.

Нет, не подумайте, будто одиннадцатилетний пацанёнок мог вот так сформулировать свои чувства, каким бы начитанным он ни был. Однако эмоциональная окраска моих мыслей была именно такова. А ещё я тосковал. Тосковал по дерзкой Снегурочке, посетившей меня ненадолго по дороге из ниоткуда в никуда. Она просила меня найти её и... разбудить? Сказала, что устала спать. Что это значит? И была ли она наяву, либо привиделась мне печальным воскресным вечером? Допустим, торт на стеклянном блюде (а я так к нему и не притронулся больше, только убрал в холодильник) мне принесла бабушка, пока я был в школе в субботу. Ага, а я в бессознательном состоянии достал его из холодильника, пока придумывал Лизу. Не получается - торт бы я точно не пропустил раньше, да и ел я его с чаем свежим и не холодным (вот ещё вопрос: если Снегурочка была на самом деле и принесла торт с собой, то с улицы он таки всё равно был бы не тёплым). И если Лиза реальна, то где её шубка и шапочка - ведь в зазеркалье она ушла без них, оставленных на вешалке в прихожей? Совсем запутавшись, я прикрылся ладонью от назойливого солнечного луча и наконец-то вернулся мыслями на урок. Здесь всё шло своим чередом: англичанка, строго поджав тонкие губы, выслушивала беспомощный лепет моего приятеля Федьки Рахманова и поправляла каждую фразу его якобы заученного наизусть рассказа о Стратфорде, который "upon-Avon" and "birthplace of English playwright and poet William Shakespeare". С профильным предметом английской спецшколы у Федьки отношения никак не желали складываться, и дружок мой который уже год ходил под дамокловым мечом перевода в школу для простых смертных. Меч удерживала от падения лишь покрытая густым ворсом мощная рука папаши из "Торгмортранса". Вот и жакет из диковинного оранжевого вельвета, красующийся на англичанке, прибыл из дальнего плаванья благодаря стараниям Рахманова-старшего.