Поп и пришельцы

строго прикрикнул: – Куды? Сидеть! Отстрелю!

Опарин пробрался наконец к лампочке, и перед ним открылась такая картина. Владелец магазина, господин Адусьев, желтовато-бледный, безмолвный и неподвижный, сидел на перевернутом ящике, уткнув локти в колени. А перед ним на старом табурете вертелся и кобенился дядя Мотях с охотничьей винтовкой, направляемой Адусьеву то в голову, то в грудь.

– Явился! – приветствовал Опарина дядя Мотях, не поворачивая к нему головы. – А ты долго соображал… Я вот этого гада быстро раскусил. Давай наручники. Одевай на него.

Опарин вдруг понял, что наручников при нем нет. Дядя Мотях это тоже понял.

– Что, забыл? – выговорил он с видом величайшего презрения. – Тьфу ты! У меня веревка есть. Давай, вяжи его, а я посторожу. Он, сволочь, опасный.

Опарин взял веревку из кармана дяди Мотяха и приблизился к Адусьеву. Тот поглядел тускло, но даже не пошевелился.

– Руки, – приказал Опарин.

Адусьев молча протянул к нему обе руки. Они были очень красными даже при подслеповатой лампочке. На полу что-то тихо звякнуло.

– Бритва, – пояснил дядя Мотях, который тоже слышал этот звук. – Он ее в пальцах тискал. Весь раскровянился.

Опарин стянул запястья веревкой, отыскал тряпку среди хлама на полках и обмотал окровавленные кисти, чтобы кровь не пачкала вокруг. Адусьев все так же молчал. Иван Ильич забрал бритву, обернул ее бумагой. Дядя Мотях наблюдал за происходящим, кивая сразу головой и винтовкой.

– Ну что, пошли? – обратился к нему Опарин.

Адусьев встал, побрел к выходу в торговый зал. Дядя Мотях браво пошел следом. В дверях Адусьев вдруг метнулся в сторону. Выстрелом из винтовки разбило витрину. Адусьев, стремительный, как крыса, вилял по магазину, всякий раз выскальзывая из хватающих его рук. Битое стекло шумно хрустело под ботинками Опарина.

Адусьев выскочил на улицу, и тут сильный удар стоявшего возле дверей отца Германа сбил его с ног. Опарин, красный, с тяжелым дыханием, вывалился из магазина почти сразу же, а затем высунулся и дядя Мотях. Лежа на земле, Адусьев водил белыми глазами из стороны в сторону и хрипел. Жидкая грязь облепила его волосы, сомкнулась поверх тощего тела, так что в послегрозовом сумраке казалось, будто его засасывает обратно, в недра первобытной материи.

Дядя Мотях весело сказал:

– А я его по следам высмотрел. Это ведь он бедного Владьку… До чего жадность доводит! Владик – он, конечно, себе на уме был, но дурак… Этот – умный. Он хитрый. Следы вон как путал, а дядя Мотях все-таки распутал.

Опарин, безмолвно пыхтя, нагнулся над Адусьевым и связал ему ноги собственным шелковым галстуком. Выпрямился, перевел дух.

– А я, значит, поставил эксперимент, – продолжал дядя Мотях. – И под винтовочку его… Сидим, значит. Он, кстати, совсем не удивился. Ожидал чего-то подобного. Сидим, он бритву вертит. Я-то вижу, я ему говорю: «Ты даже не думай – отстрелю!». Он с досады в кулаке ее сжал и ну тискать. Сам себя терзал. А я сижу с винтовочкой и думаю: когда же умники из города додумаются…

Адусьев