Поп и пришельцы

е так же таращилось.

– Мертвец, – сказал отец Герман, опуская фонарик.

Стасик медленно перекрестился и забормотал:

– Упокой, Господи, душу…

Они подошли поближе.

– Осторожно. – Отец Герман снова зажег фонарик и посветил под ноги. Жирно блеснула кровь. Мертвец сидел на лавке, в углу, привалившись к стене. Кровь натекла из длинного разреза у него на горле, начиная от уха.

– Бритва, – сказал отец Герман. Он внимательно поглядел убитому в лицо. – Не узнаешь? – спросил он Мрыхова.

Синевато-бледное, в неестественных, все время меняющихся тенях от фонарика, лицо выглядело знакомым. Но только не для Стасика. Смерть разрушила ту цельность, которой был этот человек, и Мрыхов ничего не узнавал в оскверненной, порванной оболочке.

– Это Стафеев! – уверенно сказал отец Герман.

Стасик замотал головой.

– Посмотри же, – настаивал отец Герман. – Это он.

Стасик помолчал немного, а потом сказал еле слышно:

– Да. Сапоги его. И ремень. Мы вместе покупали.

Они отошли чуть в сторону. Случившееся накатило, как локомотив, в голове все смялось в кашу.

Влад Стафеев, сознавшийся в краже кроликов из стремления навредить Манушкину, провел у Опарина полтора дня с целью самопознания, но ничего полезного в себе так и не познал и был сегодня утром выпущен на свободу. Днем его видели в «стекляшке», где он покупал водку, а к вечеру из поселка он ушел – предположительно, к супруге, в хозяйство Драговозова. У Драговозова, конечно, уже заготовлен приказ об увольнении. И Алевтина Стафеева, надо полагать, припасла для мужа некоторое количество ядовитых дротиков. Однако ничего такого, из-за чего человек мог бы взять бритву и полоснуть себя по горлу. Хотя, конечно, ситуации бывают различные.

От торопливых мыслей отца Германа отвлек Стасик – он вдруг захрипел и забился внутри большого твердого пальто. Пришлось хватать его и тащить прочь, сперва к проселку, а затем к храму. Отец Герман сам не знал, почему пошел не домой, а в свою церковь. Отпер в темноте дверь, затеплил две свечки. Стасик, погрузившись в знакомый воздух, поуспокоился.

– Здесь переночуешь, – сказал отец Герман. – Заложи изнутри засов и спи. Я завтра разбужу.

Стасик послушно добрался вместе с отцом Германом до двери, выпустил его и долго, терпеливо возился с засовом, который заржавел и не хотел сдвигаться с места. Наконец все угомонилось и стихло.

Отец Герман зашел домой – матушка, привыкшая к его долгим вечерним прогулкам, безмятежно спала – взял из сеней большой фонарь, моток веревки, ветошку и снова отправился к автобусной остановке.

Не хотелось, чтобы утром первый автобус, приходящий из Шексны в семь сорок пять, обнаружил Стафеева. Поэтому отец Герман положил себе, по здравом размышлении, сделать две вещи: огородить остановку веревкой с тряпицами, а поутру, часов с пяти, усадить подле нее дядю Мотяха. Дядя Мотях обладал замечательной охотничьей винтовкой и умел, как никто, говорить: «Куды?!». Да и вообще человек надежный. А отец Герман тем временем добудет как-нибудь Опарина.

Фонари