Город, отделяющий от неба (СИ)

Вот и теперь, проснувшись первым новогодним утром, Ярик сначала бросил ревнивый взгляд на кровать брата - не проснулся ли наглый кролик раньше него? Венька - не Ярослав, ему триумфальное завершение двухмесячных интриг - без надобности. Здесь надо сказать, что за интриги такие. Каждый год братья писали записку Деду Морозу. Писали в середине декабря, а до этого рядились, какой подарок (или подарки) требуется на сей раз. Седобородый дароносец отчего-то дарил либо один на двоих большой подарок, либо два - поменьше, но непременно одинаковые. Вот ради убеждения младшего брата Ярик и плёл козни, начиная с самого конца октября. Захотелось ему заиметь настольный хоккей - потребовалось сделать так, чтобы и у Веника точно такая же лампочка в мозгу загорелась. Или взять фонарики. Для игры в лабиринтах подвала, спрятавшегося под домом, где жил Ярик, мощный фонарик просто насущно необходим. Веника в подвал играть не пускали, пришлось придумывать иной повод и укоренять его в сознании упрямого братца. Зато теперь и в хоккей с друзьями режется наш хитрец, и фонарик в ход пошёл, и мелкий негодник обиженным себя не ощущает.

Ярик какое-то время смотрел на мирно спящего брата, потом, не выдержав, легонько толкнул его в плечо. Венька смешно нахмурился, сел в кровати, не открывая глаз. Солнечный зайчик, проникший в комнату сквозь неплотно закрытые шторы, мазнул его по припухшему веку. Венька открыл глаза и немедленно чихнул. Затем поморгал сонно и, увидев гирлянды, протянутые через спальню крест-накрест, сразу вспомнил про Новый год и подарки. Вспомнил и метнулся прямо через брата, подглядывающего за ним через щёлочки прикрытых глаз. Ярик решил "проснуться" и повернулся посмотреть, что же брат вытягивает из-под кровати. Ах, ну да, это же набор для понг-понга, "как-же-я-мог-забыть!". Ярик отцу все уши прожужжал, объясняя, какие ракетки нужно купить. Неожиданностью было лишь то, что в набор входила сетка с креплениями и полдюжины целлулоидных шариков. Веник, завладев шариками, сразу же принялся кидать их об стену - уж очень хорошо они отскакивали. Все, кроме одного. Последний шарик, тяжело ударившись о стену и пол, раскололся. Половинки разлетелись куда попало, а вот то, что находилось в шарике...

Немного жести в холодной воде. Антон Флеборский. 12 июня 2010 года. Москва

АФ: Микрофон включен, Евгений Олегович. Вам удобно так?

ЕО: Да, Антон, спрашивайте.

АФ: Собственно, как мы и договаривались. Лето 1979-го.

ЕО: Ещё раз спрошу: вы уверены, молодой человек? Есть вещи, которые вас меняют безо всякого возврата.

АФ: Я полностью уверен и отдаю отчёт...

ЕО (нетерпеливо): Никакого отчёта отдавать вы себе не можете, разумеется. Впрочем, ладно. Это ваш выбор.

АФ: Итак, мы начинаем. У нас в гостях генерал-лейтенант милиции в отставке Евгений Олегович Орехо?вский, прошу любить и жаловать! Евгений Олегович, здравствуйте!

ЕО: Здравствуйте, Антон!

АФ: В вашей богатой на события карьере случалось всякое. Какой эпизод был самым таинственным в плане, ну... скажем, в плане детективном, загадочном?

ЕО (усмехается): События трёх месяцев 1979 года, город Качинск, южная Сибирь. Три месяца - с июля по сентябрь... даже по начало октября.

АФ: Качинск? Как вы там оказались?

ЕО: По распределению, разумеется. Годом ранее, в 1978-м, я закончил Саратовскую школу милиции и был направлен в Качинск на должность участкового инспектора. А через год это и началось. Вернее, началось-то раньше, просто тревогу забили как раз в июле. После выпускного, через пару недель, 8-го июля пропали пятеро парней-десятиклассников, ну, выпускников уже, получается. Все они были знакомы, хотя и учились в двух разных школах. А, надо сказать, Качинск в то время - это было, да-а! На сто тысяч населения - глинозёмный комбинат, цементный завод, дорожно-строительная мехколонна и две ТЭЦ. Воздух там был, скажу я вам - сказка, но сказка страшная, типа Гауфа этого вашего. Что смеёшься, Тоша? Ничего, что я на "ты"? Ну, и ладно. Что, Гауф не ваш? Или чего ты прыскаешь? Тупой мент писателей знает? Ну, ты слушай, слушай!

АФ: Извините, Евгений Олегович, это я лишнего себе позволил.

ЕО: А-а, перестань! Так вот: на комбинате треть взрослого населения ишачила, а с жильём, чтоб ты знал - был тогда полный капец. В хрущёвке жить или там, в частном секторе - это счастье великое. Комбинатовские-то были в основном "понаехавшие", и жили они в бараках. А барак тот, Тоша, "балОк" по-местному, - это особая статья социалистического пейзажа. Стены фибролитовые..., знаешь, что такое фибролит? Рейки, обмазанные глиной, а внутри доска-пятидесятка. Такую стену пальцем ткни - труха посыплется. Так вот, балок тот: не дом - сарай длиной тридцать метров. Посредине идёт коридор - прямая кишка, по бокам - комнаты. В начале коридора - кухня и хозблок, в конце - умывальники. Сортир где? Сортир, Тоша - на улице. Десятиочковый, зато один на четыре барака. Доски щелястые, ветер гуляет - того и гляди - геморрой застудишь. Двери входные на щеколду запираются, только нафиг та щеколда никому не сдалась, и двери на том ветру хлопают так, что в кишках отдаёт. Нужник пополам фанеркой разделён. Это, значит, чтобы разнополые аборигены друг за дружкой не подглядывали. А чего там, Тоша, подглядывать: в комнате баба охнула - все соседи в курсе, сколько ей муж палок кинул, прости за грубое слово. В коридоре, на кухне, в хозблоке - шум, гам, дети общие бегают, чумазые, как шахтёры. Бабы кастрюлями бренчат, склочничают и мирятся, гречку друг дружке пересаливают. Короче, Босх с Брейгелем в обнимку. Да ты не жмурься, журналист, больше не буду я умничать! Не идёт мне, я знаю.

АФ: Евгений Олегович, я вас прошу: вы прирождённый рассказчик, так не сдерживайте себя. Всё очень интересно...

ЕО: Ага, польсти, давай! Послушал бы ты, как я в том Качинске изъяснялся. Ты бы такого участкового на порог не пустил. Ладно, лирику оставим. В общем, выпускники, кто попутёвее, в красноярские вузы поступать укатили. Кто попроще да поплоше - по технарям рассосался. Эти пятеро "погулять" решили. Осеннего призыва дожидались, орлы бордюрные. Компашка та ещё была. За год я их изучил вдоль и поперёк. Как танцы в комбинатском ДК - так драка с их участием. А то ещё у комбинатских развлечение было - в городской Дворец Культуры на дискотеку ходить да с "центральными" там хлыстаться. Так что, когда никто из них ночевать домой не пришёл в тот вечер, на то родители даже не почесались. И в понедельник, девятого, только к вечеру чухнулись. Двое из них не просто армии ждали - на работу устроились. Один на овощебазе грузчиком подрядился, а второй, Васька Смурнов, золотые руки - чугунная башка, в телеателье работал, хоть и без образования. Его-то шеф мне и позвонил к концу смены.

Тысяча и одна дочь. Вареник. 16 августа 1957 года. Минск

Доктор глядел на Варьку внимательно и участливо. Но за показным участием угадывался какой-то болезненный интерес (словно ему синяя лягушка попалась) и даже хорошо запрятанная тревога, будто интерес тот запретен. Но всё это Вареник ощущала как-то ватно, будто сон смотрела.

- Спит неделю или две, а как проснётся, слОва из неё клещами не вытянешь! - сказала тётя Надя и театрально пригорюнилась, как и всегда, когда приходилось говорить о малахольной племяннице. - Ей же в школу через две недели. Как же она учиться-то станет?

- Как, вы говорите, это всё началось? - спросил доктор, постучав пальцем по тощей медицинской карточке, лежащей перед ним на столе.

- В конце мая, 24-го, ага, жара стояла ещё страшная, старики даже не помнят, чтобы в мае-то..., - привычно начала тётя Надя от царя Гороха, но вдруг отчего-то сбилась и испуганно посмотрела на врача, а потом на племяшку. - Сенокос у нас, а им оценки в школе уже выставили, вот и - сено-то ворошить, десять лет девке уже. Кто ж знал?